Сумма теологии. Том V

Теперь нам надлежит исследовать то, в чем состоит отличие нравственных добродетелей друг от друга. И коль скоро те нравственные добродетели, которые связаны со страстями, различаются в соответствии с различием [самих] страстей, нам следует рассмотреть, во-первых, отношение добродетели к страсти и, во-вторых, различные виды нравственной добродетели в том, что касается страстей.

Под первым заглавием наличествует пять пунктов: 1) является ли нравственная добродетель страстью; 2) может ли существовать нравственная добродетель со страстью; 3) совместимо ли страдание с нравственной добродетелью; 4) всякая ли нравственная добродетель связана со страстью; 5) может ли существовать нравственная добродетель без страсти.

Раздел 1. ЯВЛЯЕТСЯ ЛИ НРАВСТВЕННАЯ ДОБРОДЕТЕЛЬ СТРАСТЬЮ?

С первым [положением дело] обстоит следующим образом.

Возражение 1. Кажется, что нравственная добродетель – это страсть. В самом деле, среднее принадлежит к тому же роду, что и пределы. Но нравственная добродетель является средним между двумя страстями. Следовательно, нравственная добродетель является страстью.

Возражение 2. Далее, противоположные друг другу добродетель и порок принадлежат к одному и тому же роду. Но некоторые страсти, такие как зависть или гнев, считаются пороками. Следовательно, некоторые страсти являются добродетелями.

Возражение 3. Далее, как было показано выше (35, 8), сострадание – это страдание [(т.е. страсть)] от зла кого-то другого. Но, как говорит Августин в девятой [книге трактата] «О граде Божием», «Цицерон, этот превосходный оратор, безо всякого колебания называет сострадание добродетелью»[197]. Следовательно, страсть может являться нравственной добродетелью.

Этому противоречит сказанное во второй [книге] «Этики» о том, что «ни добродетели, ни пороки не суть страсти»[198].

Отвечаю: нравственная добродетель не может быть страстью, и причины на то три. Во-первых, та, что страсть – это движение чувственного желания, о чем уже было сказано (22, 3), в то время как нравственная добродетель, будучи своего рода навыком, является не движением, а, пожалуй, началом движения желания. Во-вторых, та, что сами по себе страсти не хороши и не дурны. В самом деле, благо и зло человека суть нечто, имеющее отношение к разуму, и потому страсти как таковые могут относиться как к доброму, так и к дурному, а именно в той мере, в какой они сообразовываются или не сообразовываются с разумом. Но о добродетели нельзя сказать ничего подобного, поскольку добродетель, как уже было сказано (55, 3), относится только к добру. В-третьих, та, что даже если предположить, что некоторые страсти в определенном смысле относятся только к добру или только к злу, то и в таком случае движение страсти как именно страсти начинается в желании и завершается в разуме, поскольку желание склонно сообразовываться с разумом. С другой стороны, движение добродетели происходит в обратном направлении, начинаясь в разуме и завершаясь в желании, поскольку последнее подвигается разумом. Поэтому в определении нравственной добродетели сказано, что она суть «сознательно избираемый навык, состоящий в обладании серединой [по отношению к нам], причем определенной таким суждением, каким определит ее рассудительный человек»[199].

Ответ на возражение 1. Добродетель является средним между [двумя] страстями не в связи со своей сущностью, а в связи со своими следствиями, поскольку она, если так можно выразиться, устанавливает среднее между страстями.

Ответ на возражение 2. Если под пороком мы понимаем навык к деланию зла, то очевидно, что ни одна страсть не является пороком. Но если порок берется в значении греха, который является порочным актом, то ничто не препятствует тому, чтобы страсть являлась пороком или, с другой стороны, споспешествовала акту добродетели, а именно в той мере, в какой страсть или противна разуму, или сообразуется с ним.