Сумрачная дама

Викарий с надеждой во взгляде поспешил к нему. При виде ящика глаза его широко раскрылись. Он подбежал ближе и беспомощно заскреб пальцами по дереву; Хэнкок нашел лом, а солдаты помогли ему открыть ящик. Его содержимое было завернуто в мешковину. Трясущимися руками Стефани развернул сверток так бережно, словно в него был завернут спящий младенец. Под грубой тканью заблестели золото и драгоценные камни, и Стефани упал на колени. По его лицу текли слезы, будто бы он только что нашел живым кого-то из близких. Он быстро заговорил по-немецки, Доминик не успевал разобрать слов. Сердце Доминика ударилось о грудную клетку. Он опустился на колени рядом со Стефани и положил руку ему на плечо.

– Что там?

Когда Стефани поднял на него глаза, от счастья в них у Доминика захватило дыхание. Стефани схватил Доминика трясущимися руками за плечи.

– Возблагодарим господа. Возблагодарю вас, друзья мои, – сказал он. – Мы их нашли.

52

Эдит

Пригород Пулав, Польша

Апрель 1941

Однажды вечером, отдав женщинам на кухне копию описей за день, Эдит почувствовала всепоглощающее желание выйти подышать свежим воздухом. За спиной она слышала смех офицеров и их дружелюбную болтовню за столом. Удастся ли им – и ей самой – когда-нибудь спокойно жить с тем, что они делают? Подозревают ли они ее? Эдит набросила поверх своей выцветшей мятой формы шерстяное пальто.

В лунном свете она могла различить силуэты ровно стриженных кустов и клумб дворцового сада. На всех поверхностях лежала тонкая ледяная корка. Нацистский флаг – такой огромный, что казался ненастоящим – спокойно висел в неподвижном воздухе, свастика на нем начиналась от карниза, закрывала окна двух этажей и заканчивалась прямо над скамейкой, на которой присела Эдит, наблюдая, как выдыхаемый ею воздух превращается в облачко пара. Она подняла повыше ворот пальто.

Вот уже почти три месяца они с Яковом кропотливо копировали ежедневные описи и транспортные манифесты и поручали их заботам кухарок. «Такое простое действие, – думала Эдит. – Поможет ли это хоть чему-то? Если хотя бы один вагон поезда, один бронированный грузовик с бесценными вещами и произведениями искусства будет спасен, – рассуждала она, – то оно того стоило». Теперь Эдит подумала об отце и о том, как сам он тоже совершал небольшие действия в помощь сопротивлению на прошедшей войне. Всем сердцем Эдит желала поговорить с ним, рассказать ему о том, чем занимается, попросить его совета.

С последнего письма от отца и его сиделки прошло так много времени! Эдит опустила голову, сложив руки на коленях. Она уткнулась глазами в рукава пальто и на мгновение, сильно зажмурившись, задержала дыхание.

– Эдит.

Она надавила на глаза основаниями ладоней, будто бы могла прогнать боль.

– Эдит, – снова услышала она ласковый голос.

Она подняла голову и увидела, что перед ней стоит Франц, в форме, которая резко выделялась на фоне края свисавшего с фасада виллы флага. Даже в темноте она видела, что его щеки раскраснелись от ледяного воздуха. Он сел рядом с Эдит на скамейку, и они оба уставились во тьму. Внезапно она почувствовала на своем плече его широкую руку. Что он делает? Он знает, что она обручена. Неужели он так изголодался по женскому вниманию, что может сейчас, несмотря на это, ее поцеловать, воспользовавшись одиночеством и изолированностью в этом чуждом месте, так далеко от всего, что им дорого?

Но потом она повернулась, чтобы взглянуть ему в глаза, и увидела, что лицо его мрачно, а глаза – красны.

– У меня новости о твоем Генрихе.

53

Доминик

Зиген, Германия

Апрель 1945

Доминику казалось, что в этих шахтах, какими бы сырыми и вонючими они ни были, все равно было что-то родное и успокаивающее. В комнатах разожгли костры, и они принесли в дальние тоннели свет и тепло. После заверений, что бои в их родном городе закончились, беженцы начали выбираться на тусклый солнечный свет раннего утра. С более чистым запахом их одежды, новым, более живым цветом кожи и блеском в глазах к ним будто бы начала возвращаться радость – или, может быть, это была просто надежда: надежда, что они все не умрут там, в глубине шахт.

Но как дома в этих шахтах Доминик чувствовал себя не из-за беженцев. Он охранял одно из множества найденных ими хранилищ с произведениями искусства. Бережно держа винтовку, он удобно облокотился на стену, зная, что сейчас пользоваться оружием, вероятнее всего, не придется: он защищал сокровища, скорее, от беженцев, чем от чего-то еще. Они гражданские, но все-таки люди, пережившие потерю всего, что у них было. Можно ли их при таких обстоятельствах осуждать за некоторую «ловкость рук»?

Кроме найденных ими в шахте чумазых гражданских, которые были более чем счастливы им помочь, к работе пришлось привлечь и заключенных. Большинство из них были арестованы за мелкие кражи, и теперь, при работе с сокровищами, за ними надо было внимательно следить, но у союзников не оставалось выбора: слишком многое предстояло сделать. Прошло уже несколько дней, и Доминик знал, что дело может растянуться на недели.