Сумрачная дама

– Генрих больше всего любил такие картины. – Она показала на картину с морской битвой; на ней корабельные пушки палили куда-то во тьму. – Я приводила его в музей после закрытия, и мы вместе гуляли по пустым галереям. Было… хорошо. – Даже несмотря на то, что по ее лицу снова побежали, спускаясь по щекам и встречаясь где-то на подбородке, слезы, через них все же пробилась улыбка. – Он мало что понимал в искусстве, но всегда любил батальные сцены. Он всегда понимал, что картина прекрасна, даже если не знал, почему. Когда я пошла учиться, он все время дразнил меня, что я описываю все… как это слово… правильно, соответствующе… терминами. – Она всхлипнула, слегка улыбаясь. – Он говорил, что самая лучшая красота красива ненамеренно, – на последнем слоге ее голос сорвался. Она прикрыла рот рукой и всхлипнула.

Американец неловко положил руку ей на плечо. Эдит изо всех сил постаралась снова собраться с голосом.

– Они все уничтожили. – Она посмотрела на Доминика, уже не пытаясь остановить слезы. – Зачем они все забрали?

– Хотел бы я знать, – сказал Доминик. Эдит услышала надрыв в его голосе, и ей показалось, что она видит, как в его глазах тоже собираются слезы.

– Мой отец всегда учил меня, что искусство дает людям стимул к жизни, и поэтому мы должны сохранять его, делиться им. Я никогда не понимала, как кто-то может думать, что вот так вот владеет кусочком прошлого – прошлого, которое принадлежит всем нам.

Доминик взял себя в руки.

– Ваш отец, наверное, умный человек. Я никогда не думал, что буду рисковать жизнью за картину. И все же, – проговорил он, – именно этим мы и занимались все эти месяцы. Я рад, что по крайней мере некоторые люди думают, что оно того стоило.

– Стоило, мистер Бонелли, – почти шепотом сказала Эдит. – Доминик.

В повисшей будто бы бесконечной тишине, нарушавшейся только попытками Эдит перевести дыхание, они стояли болезненно близко друг к другу. Она почувствовала, что где-то в животе рождается ощущение, которого она не чувствовала с вечера накануне того, как села на поезд в Краков. В присутствии этого американского солдата она чувствовала себя удивительно безопасно. На секунду ей подумалось, что он может сейчас сжать ее в объятиях и пути назад не будет. Это было бы так естественно. Часть ее хотела оказаться в его теплых, безопасных объятиях. В глубине души она знала, что если он попытается, она не станет сопротивляться.

Вместо этого Доминик рассеял чары. Он сделал шаг назад, а Эдит ладонями обеих рук стерла со щек слезы. Последовав его примеру, она отошла. Она смотрела, как он переплетает пальцы в замок за спиной и ходит туда-сюда по темной комнате.

Перед мольбертом с портретом Чечилии Галлерани Доминик остановился. Он подошел на шаг ближе к картине и показал на белое создание, устроившееся у Чечилии Галлерани на руках.

– Этот зверь, – сказал он. – Он похож на крысу.

Все собравшееся вокруг них напряжение внезапно рассеялось. Эдит повернулась и рассмеялась; слезы ушли.

– Это горностай. Но ты несильно ошибся. Это такой грызун.

– Зачем это такой богатой, красивой девушке таскать за собой грызуна?

Эдит покачала головой.

– Ты смешной, Доминик, – сказала она, спрятав часть улыбки за локоном волос. – Белый горностай – символ чистоты. Знать отделывала их мехом свои одеяния. Возможно, это только символ, а не настоящий питомец, но многие дамы действительно держали хорьков в качестве домашних животных.

– Странное домашнее животное, – сказал Доминик. – По мне, так все равно похоже на крысу.

Эдит засмеялась и подтолкнула его за плечо.

– Перестань мне тут мешать, иди дорисовывай свой набросок.

82

Доминик

Мюнхен, Германия

Февраль 1946

Доминик наблюдал, как пальцы Эдит осторожно двигаются вдоль краев портрета кисти да Винчи. Одновременно бережно и уверенно прикасаясь к картине, она осторожно, очень медленно и крайне внимательно отделяла ее от рамы. Доминик заметил, что когда она глубоко сосредотачивалась, она имела обыкновение прикусывать изнутри нижнюю губу с одного края, заворачивая зубами уголочек своих полных розовых губ. Она не издавала ни звука, руки ее были твердыми, а серые глаза – целиком сосредоточенными на работе. Несколько секунд, прежде чем заговорить, Доминик восхищался ее нелакированной красотой.

– Это оригинальная рама?

– Конечно нет. – Эдит не подняла глаз от работы: она бережно выдавила из рамы последний уголок картины. – Очень немногие картины эпохи Итальянского Возрождения сохранили свои оригинальные рамы, если только эти рамы не были неотъемлемой частью деревянных досок, на которых они написаны. – Она выпрямилась и отошла на шаг. Ее каштановые волосы закручивались на кончиках и теперь, когда она критическим взглядом изучала результаты своей работы, щекотали ей щеку. – Скорее всего, да Винчи разработал собственную раму для этой картины, скорее всего, она отличалась от этой. Видимо, ее когда-то отделили от картины.