Сумрачная дама

Герр Вейерс, с его мрачным затравленным взглядом, больше походил на призрака, чем на человека. Он сидел на кухонном стуле, трясясь под тоненьким одеялком, и рассматривал по очереди каждого из столпившихся вокруг него американцев. Доминик понимал, что в этот трясущийся сгусток нервов Вейерса, бывшего некогда, по его словам, архитектором и ассистентом главы немецкой комиссии по защите памятников, превратила война.

– Так вы говорите, что все списки были утрачены? – спросил Хэнкок.

– Все до единого, – сказал Вейерс. Высокая, крупная женщина у него за спиной – дальняя кузина Вейерса, приютившая его – выругалась по-немецки, когда заискрилась, угасая на ледяном ветру, плита. В тесную кухоньку с голыми стенами набилась такая толпа высоченных солдат, что они там едва помещались. Дом женщины был наполовину разрушен бомбежкой. Оконные проемы были засыпаны битым стеклом, и в беззащитных окнах бесполезно болтались на ветру рваные занавески. Женщина попыталась заново зажечь огонь под стоявшим на плите медным чайником, чтобы согреть воду для растворимого кофе. Солдаты, наблюдая за разговором капитана Хэнкока и герра Вейерса, едва обратили на нее внимание.

– Все до единого, – повторил Вейерс, посильнее закутываясь в одеялко. – Сожжены бомбежками или порваны моим же народом. – Через дыру в крыше, зиявшую будто выбитый зуб, сыпался ледяной дождь.

Доминик поднял повыше воротник шинели и посмотрел во впалые глаза герра Вейерса: «Зачем они берут и уничтожают собственную культуру?»

Выражение лица архитектора было до боли знакомо Доминику и остальным членам отряда: продвигаясь по следам побед союзников на восток, они много раз видели его. Сначала пал Кёльн, потом Бонн, оба – в жестоких боях. Доминик по-прежнему хотел быть на линии фронта – там, где, по его убеждению, были настоящие бойцы. Где он мог внести ощутимый вклад в победу. Вместо этого Доминик и его отряд плелись в конце. Стараясь не сильно отставать от фронта, на оставшихся после битв пепелищах они разыскивали, стараясь найти как можно больше, музейных и университетских специалистов, отмечали в списке их имена. Тошнотворный, тяжкий, раздирающий душу труд.

Почти всякий раз они возвращались ни с чем. Люди, которых они искали, бежали, где-то прятались или, если решили остаться, несомненно, погибли. Но капитан Хэнкок, с неуемной поддержкой викария Стефани, не сдавался, а те немногие специалисты, которых им удалось найти, смогли предоставить им кое-какую информацию. По подполью изувеченной войной Германии начали расходиться слухи о «Людях памятников» и немногочисленных все-таки добытых ими произведениях искусства. Постепенно стали появляться люди, более расположенные к тому, чтобы с ними говорить. Некоторые даже приходили к ним сами.

Список найденных ими произведений искусства рос медленно, но составляемый Хэнкоком список хранилищ уже насчитывал около сотни пунктов. При каждой возможности он находил надежную телефонную линию и звонил командирам союзных войск на фронте.

Самой удачной до сих пор наводкой стал для них Бонн. Будучи родным городом графа фон Вольф-Меттерниха, главы немецкой комиссии по защите исторических памятников, он обещал быть информационной золотой жилой. В тот день Доминик уже много часов шел следом за Хэнкоком и остальными по ставшим до боли знакомыми руинам очередного города, прочесывая их в поисках хоть чего-то, связанного с Меттернихом. Но его кабинет в университете был практически уничтожен. Отчетливее всего Доминику запомнился письменный стол – или то, что от него осталось: прилетевшая на него из-за взрывов тротуарная плитка не столько раздавила столешницу, сколько расколола ее в щепки, и теперь эти щепки валялись повсюду вперемешку с бумагами. Сам глава комиссии, как оказалось, к тому времени сбежал на запад – куда-то за линию фронта. Туда отряд Доминика – пока еще – отправляться не смел.

Однако же благодаря долгой кропотливой работе они смогли, начав с найденной среди щепок квитанции, размотать след так, что в итоге он привел их в Бад-Годесберг и этот полуразвалившийся домик. К скрывавшемуся на кухне кузины герру Вейерсу, ассистенту главы комиссии.

Кузина, одна из тех шикарных немецких женщин, что какими-то неведомыми путями умудрились и во время войны сохранить свои впечатляющие формы, хлопотала среди солдат с дымящимися кружками в руках. Она расталкивала их локтями, будто они – нашкодившие мальчишки, и неодобрительно цокала языком.

– Вот, – сказала она, протягивая кружку Вейерсу, с трудом подбирая английские слова. – Теплый. Благодари этого доброго юношу.

Она повернулась к Доминику и ласково похлопала его по щеке. Двое из солдат сдавленно усмехнулись, и Доминик почувствовал, что краснеет. Съежившийся на стуле Вейерс выглядел так жалко, что Доминику захотелось поделиться с ним своим рационом растворимого кофе. Это был дешевый, солоноватый сорт, но в этом промораживающем до костей воздухе и он чего-то стоил.