Сумрачная дама

Эдит отступила в сторону. Два человека тащили через ее реставрационную мастерскую громоздкий холст – огромный, потемневший от времени пейзаж. Пока они проходили мимо, Эдит заметила, что в трещинах резной золоченой рамы скопился толстый слой пыли.

Она говорила себе, что сейчас важней всего одно: отец ее в безопасности и настолько благополучен, насколько он может быть, порученный заботам новой сиделки. За это она была глубоко благодарна.

Но, к негодованию Эдит, ее обыкновенно тихую мастерскую назначили центром классификации работ, привезенных издалека. Недавно она с нетерпением ждала возвращения в свою мирную лабораторию – но комнатка превратилась прямо-таки в транспортную магистраль, а немногочисленные оставшиеся сотрудники Пинакотеки были заняты описью и определением на хранение новых работ, которые продолжали поступать со всей Европы.

Все доступные пространства вдоль стен были заняты стопками в десятки картин. Кто-то переложил ее перчатки, удалители лака, заплатки для холстов и нейтрализаторы с полок в ящики ее стола, а на самом столе теперь громоздились невскрытые письма, полные закладок книги и пошатывающиеся стопки бумаг. Полки, на которых некогда был идеальный порядок, теперь были кое-как забиты бронзовыми часами, небольшими скульптурами, керамической посудой и изделиями из текстиля.

Негодование Эдит лишь слегка смягчалось тем фактом, что ее друг Манфред был среди оставшихся. Манфред и два его ассистента теперь целыми днями находились, вооруженные огромной камерой и крошечными бирками для прибывающих работ, на погрузочной площадке музея. В музее теперь работали две дюжины грузчиков – сильных мужчин, которые целыми днями разбирали приходящие в разгрузочную зону музея бронированные грузовики.

– Пришли новые работы Гольбейна, Кранаха, – говорил Манфред с ноткой воодушевления в голосе.

– Манфред, – Эдит понизила голос до шепота и закрыла дверь своей реставрационной лаборатории. – Вы понимаете все масштабы происходящего? Нас призвали ограбить весь континент на самые ценные произведения искусства. Мы забираем семейные реликвии – самое дорогое, что есть у этих людей. И отправляем их прямо в руки лидеров Партии!

Манфред моргнул, и его спрятанные за круглыми очками глаза широко раскрылись:

– Я все понимаю, дорогая моя.

Эдит тоже моргнула:

– Понимаете?

Манфред кивнул.

– Поскольку ты знаешь больше, чем многие, я поделюсь с тобой секретом. Я держу связь с нашими коллегами из музеев в Италии, Франции и Англии. Мы общаемся через каналы, которые… скрыты. Разграбляют не только музеи, моя дорогая. Личные коллекции – особенно коллекции тех евреев, которых сгоняют в поезда – тоже конфискуют, не только тут в Мюнхене, но и по всей Европе.

Эдит прикрыла рукой распахнутый рот.

– Господи, Манфред… Что же нам делать? – выразила она свое смятение сдавленным голосом.

Манфред продолжил:

– Мы, скорее всего, не сможем остановить уже запущенные события. Они… намного больше нас с тобой. И быстро развиваются. Но, по крайней мере, мы можем документировать все, что видим, к чему прикасаемся и о чем знаем. Мы составляем полную опись произведений: откуда они к нам попали, кому принадлежали. Однажды, когда все это будет позади, мы, быть может, вернем работы полноправным владельцам.

Эдит задумалась об услышанном.

– А господин директор? – спросила она. – Он об этом знает?

Манфред покачал головой.

– Я думаю, что раньше намеренья доктора Бюхнера были честными. Но теперь… Он стремится угодить Партии. К Мюнхену предъявляются требования выше, чем к остальной Германии. Мы всегда были центром Дней Немецкого искусства и множества других выставок. Кроме того, он пытается обезопасить наши здания от авианалетов. Что же мы можем сделать? – Манфред пожал плечами. – В нашем городе штаб-квартира нацистской партии. Сейчас я побоюсь рассказать ему то, что знаю. Это слишком опасно.

Как далеко пойдут другие ее коллеги, чтобы защитить себя? Теперь, когда Эдит на своей шкуре узнала, каково это – защищать произведения искусства, она размышляла, сколько еще немецких специалистов в области искусства будут лгать, красть и разбойничать, если это нужно для спасения их жизней или просто чтобы привлечь внимание лидеров партии?

Она села на край своего стола и постаралась глубже проникнуться знанием о деле Манфреда и его в нем роли. Ей трудно было вообразить своего спокойного, вежливого друга винтиком в громадном колесе сопротивления, в сговоре против интересов Германии с музейными работниками по всей Европе.

Манфред протянул руку и взял ладонь Эдит.

– Теперь, когда ты вернулась, может быть, ты присоединишься к нашему делу. – Он помолчал. – Ты, в конце концов, дочь своего отца.

– А что мой отец?

– Что он тебе рассказывал о своей работе после окончания Великой войны? – Манфред прищурился.

– Почти ничего, – сказала Эдит, силясь вспомнить. – Он всегда говорил, что людей легко обмануть, особенно поначалу. Больше я толком ничего не знаю.

Манфред сплел пальцы за спиной и принялся ходить туда-сюда по мастерской, глядя на плитку на полу.