Сумрачная дама

За время, что Эдит не было дома – всего-то пару недель, но казалось, что целую жизнь, – город Мюнхен превратился в столицу нацистского мира. Повсюду висели огромные флаги, а улицы наводнились солдатами в военных шинелях и кителях. Некоторые крупнейшие улицы заблокировали танками, чтобы освободить их для регулярных парадов. По всему городу провели подготовку к проносу по городским улицам немецких картин и скульптур под патриотическое пение граждан.

Эдит знала, что, когда она была в Польше, на жизнь Адольфа Гитлера, несмотря на все фанфары, было совершено покушение. В газетах писали, что часовая бомба взорвалась, когда Фюрер спускался с подиума после речи в популярной пивной, не попав по цели, но убив восьмерых оказавшихся рядом. Эдит танки на главных улицах Мюнхена казались не столько демонстрацией патриотизма, сколько оборонительной мерой.

Но какой бы чуждой ни была атмосфера ее родного города и как бы ни было промозгло, Эдит пообещала себе как можно чаще гулять с отцом. Она знала, что ему это идет на пользу, а мысль о том, в каком виде она застала его по возвращении, была невыносимой.

Когда Эдит вернулась в Мюнхен, она с ужасом увидела, что отца в квартире не было. В ее отсутствие его заботу препоручили лечебнице на окраине города. Ее соседка, фрау Герцхаймер, очень извинялась, но ей пришлось поставить на первое место заботу о своей больной матери, приехавшей из деревни, чтобы дочь могла за ней присматривать.

В лечебнице Эдит нашла герра Бекера сидящим в кресле в темной комнате, в грязной одежде, с нечищеными зубами, еще более хрупким и исхудавшим, чем он был всего пару недель назад. Прижимая к груди свою плюшевую собачку, он выглядел сгорбившимся ребенком.

Эдит быстро подписала бумаги о выписке и договорилась с сиделкой из лечебницы – рыжеволосой заботливой женщиной средних лет по имени Рита, которая уже лет тридцать работала со ставшими забывчивыми пожилыми людьми.

– Лучше бы вам как можно быстрее забрать папу домой, – прошептала Рита, когда Эдит только приехала искать отца. – Нам было велено сократить рационы таких пациентов, как он. Это нехорошо. Число покойных растет. Теперь тут много пустых палат. Все боятся задавать вопросы. Если бы это был мой отец, я бы как можно быстрее забрала его домой. – Эдит увидела, что глаза Риты наполнились ужасом.

– Вы берете частных клиентов? – прошептала Эдит, когда их не могли услышать другие медсестры. – Пожалуйста… приезжайте к нам. Я хорошо заплачу.

Теперь Эдит давала Рите честно заслуженный перерыв. Эдит с отцом подолгу медленно гуляли в парке, наблюдая, как последние осенние листья падают и пролетают над тропинками в сторону пруда. С дорожки было видно рощу деревьев вдоль берега. Эдит подвела отца к скамейке и села рядом с ним.

Она достала из подмышки сегодняшнюю газету, «Völkischer Beobachter»[44]. Рита сказала Эдит, что пациентам, которые не помнят прошлого, очень важно читать вслух: это помогает стимулировать их разум и, по ее словам, иногда даже позволяет восстановить воспоминания. Кроме того, Эдит постоянно внимательно изучала газеты в поисках новостей о князе Чарторыйском и его жене, охваченная беспокойством об их судьбе.

Эдит пробежалась глазами по заголовкам. «Немецкая социал-демократия сильнее английского финансового доминирования». «Пора навести порядок с Японией». «Фюрер обнародовал новый план по безопасности».

– Больше никакого морального лицемерия, – прочитала Эдит тихонько вслух очередной заголовок.

– Моральное лицемерие… – повторил отец. – Ха! Arschlecker![45]

– И вправду лизоблюд, папа, – сказала она. Несвойственное отцу ругательство показалось ей внезапно смешным до слез. Оба они какое-то время сидели на лавочке и так смеялись, что едва могли перевести дыхание. Она подозревала, что отец понятия не имеет, о чем был заголовок или почему они оба смеются, но какая разница? Когда они последний раз вот так спонтанно вместе смеялись?

– Папа, – сказала она, вытирая глаза. – Мне надо тебя кое о чем спросить. Кое о чем важном. Ты помнишь, как работал в университете во время Великой войны? Помогал студентам с печатью?

Она умолкла. Отец не ответил, но смеяться перестал.

– Они пытались повлиять на других студентов, чтобы те поступили по совести… – Эдит настороженно оглянулась по сторонам. – Ты об этом что-нибудь помнишь?

Тишина.

Эдит вздохнула. Как же ей сейчас хотелось, чтобы отец сказал что-то, за что она потом сможет держаться – какой-нибудь отцовский совет, который поможет ей разобраться, понять, что она в силах контролировать, а что – нет.

– Я должна тебе кое-что сказать, папа. – Эдит подбирала слова. – Мне придется на какое-то время уехать. Ты помнишь, что я работаю в Пинакотеке, да? – Отец продолжал смотреть на нее пустыми глазами. – Музее искусств?

Эдит подождала проблеска узнавания, но так и не дождалась. Она продолжила:

– Мне надо ехать в Берлин, а потом опять в Краков, чтобы присмотреть за важными, очень ценными картинами.

Отец посмотрел на облетевшие деревья.

– Хмпф, – откликнулся он.