Сумрачная дама

Чечилия почувствовала, что поток жидкости хлынул из нее, горячая струя потекла по ногам. Кровь. Она почувствовала, что может умереть в любой момент.

– Помогите отнести ее в ее покои! – закричал Фацио. Двое стоящих рядом мужчин наклонились, чтобы помочь поднять Чечилию с пола. Когда ее поднимали с мрамора, Чечилия увидела широкую спину Людовико, который пытался загнать толпу восхищенных зрителей в большой зал. Беатриче д’Эсте все еще не отводила полных ненависти глаз от Чечилии, пока ее вели по коридору. «Ну вот и все, – подумала Чечилия. – Мой последний день на земле. Последнее, что я увижу, это спина Людовико, который уходит по коридору».

– Дорогу! – кричал ее брат расступающейся толпе. – Младенец на подходе!

56

Доминик

Зиген, Германия

Апрель 1945

Доминик облокотился спиной о стену и запихнул в рот ложку водянистого пайка. У него ныла каждая кость в теле; каждый раз, как он хоть на минутку присаживался, на него нападала невыносимая усталость. Чтобы побыстрее отправить работы в безопасное место, солдаты трудились сменами, круглосуточно. Доминик смотрел, как они длинной цепочкой шли по тоннелям, неся картины, скульптуры, ящики и чехлы.

Его внимание привлек звук приближающихся шаркающих шагов. Он поднял голову и увидел, как рядом с ним, с довольным лицом, усаживается Стефани, держа в руках собственную дымящуюся миску.

– Тебе хватило? – спросил он, предлагая миску Доминику.

– Да, да. Мне достаточно, спасибо. – Доминик постарался изобразить для викария улыбку.

Стефани радостно принялся за еду. Он проглотил несколько ложек, а потом сидел, тщательно пережевывая сухую, черствую галету и разглядывая произведения искусства, пока их несли мимо.

Доминик смотрел, как тащат прекрасные картины и скульптуры, они изображали так много эмоций. Радость. Страх. Ликование.

Безмятежность. Он с трудом выживал, но вел бой за мир, в котором все это имело значение. Он хотел, чтобы Чечилия и его новорожденный малыш выросли в мире искусства, дружбы и, самое главное, надежды. Вивер, Стаут, Хэнкок и Стефани не были на самом деле безумцами. Они просто все это понимали с самого начала.

Доминик положил на землю свою миску и потянулся к карману форменной куртки, куда он складывал свой маленький запас листочков бумаги. Взяв коротенький карандашик, он принялся зарисовывать круглые щеки викария Стефани, его растущую лысину. Буквально парой линий, будто для мультика.

– Ты меня нарисуй молодым и красивым, – сказал Стефани, не отрывая глаз от картин и продолжая запихивать в рот паек.

Доминик отогнал смехом ноющую боль в костях и продолжил рисовать.

– Я постараюсь, викарий.

57

Эдит

Пригород Пулав, Польша

Июнь 1941

Когда в дверях подвального склада появился Кай Мюльман, Эдит была занята ремонтом маленького повреждения с обратной стороны картины, нарисованной на холсте.

Она изумленно вдохнула, какое-то время даже сомневаясь, что это он. Заморгала в резком свете своей лампы, а потом выключила ее, чтобы лучше видеть вокруг.

Человек перед ней был похож на Кая Мюльмана: она узнала широкую челюсть, тонкие губы и зачесанные назад волосы. Но пока он шел в ее сторону, она заметила, что этот человек был совсем не похож на уверенного широкоплечего австрийца, которого она видела всего несколько месяцев назад. Он был исхудалым, осунувшимся, с темными впалыми глазами. Куртка его свисала с худых плеч, будто с вешалки.

Эдит почувствовала, как к горлу подступает паника. Неужели Мюльман узнал, что она помогает полякам? Неужели прознал об описях и манифестах, которые она передавала Якову и женщинам на кухне.

Эдит оттолкнула от рабочего стола свою табуретку и встала.

– Доктор Мюльман! Какой сюрприз.

– Эдит, – сказал Кай, пожимая ей руку. – Мы не виделись больше года. – Он окинул глазами стопки произведений искусства, разложенные в комнатах за ними. – Я рад, что мы с вами по-прежнему подельники. – Эдит смутилась от такого явного признания ее роли в расхищении имущества польского народа.

– Ну, – запнулась она. – В основном все это не стоит упоминания, – и кивнула на стопки работ, – но попадаются и вещи, достойные… сохранения…

– Я в курсе, – сказал он. – Я видел все ваши отчеты по Wahl I.

Конечно же видел. Мюльман, должно быть, в мельчайших подробностях знал все о переходе произведений искусства из рук в руки в высочайших кабинетах режима. Но по его сдвинутым бровям и новым морщинам на лице Эдит видела, что эта работа не прошла для него бесследно.

Он устало опустился в кресло возле рабочего стола Эдит и медленно провел пальцем по пыльному, потрепанному краю холста, который она чинила.

– Я ездил по всей Европе. Видел вещи, которые вас бы потрясли. – Эдит задумалась, имел ли он в виду произведения искусства или ужасы войны. Она достаточно насмотрелась и на то, и на другое. – Но расскажите мне о себе. Слышали ли вы что-нибудь о своем женихе?

Эдит сглотнула, прогоняя из горла комок.

– Он… погиб, – сказала она. – Возле российской границы.

– А. – Мюльман протянул руку и ласково сжал предплечье Эдит. – Мне очень жаль это слышать.