Сумрачный дар

– Все, что угодно твоему высочеству, – низко, тягуче и без капли смирения пророкотал он.

Его голос отдавался в ней дрожью, а может быть, это была дрожь напряженного мужского тела под ней… Нет, так нельзя. Это непристойно. Недостойно, в конце концов!

– Нашему высочеству угодно… – начала она упрямо, – угодно, чтобы вы перестали морочить мне голову, темный шер Бастерхази!

– При чем тут голова, твое высочество?

– Ты!.. – тут же вскинулась Шу от прозвучавшей в его голосе насмешки.

– Ужасный, коварный черный колдун. Или я что-то упустил?

– Ты… не смей надо мной смеяться!

– Я не смеюсь, я… – Он сглотнул и едва-едва шевельнулся, но Шу внезапно почувствовала все его тело, каждую мышцу, каждую каплю крови в его венах. – Я хочу тебя.

Шу чуть не задохнулась от пламени в его глазах, от прозвучавшего в его голосе голода – знакомого, понятного ей голода. Такого же, как ее собственный. И от понимания, что именно это ей и нужно. Сейчас же. Немедленно! Какой глупостью было сомневаться и придумывать дурацкие отговорки! Или не глупостью? Это вообще ее собственные мысли или нет?!

– Роне… прекрати немедленно, – потребовала, нет, попросила она, прячась от его взгляда у него же на груди. – Это неправильно! Так нельзя!

Теперь она не видела его глаз, но слышала биение его сердца, его запах – разгоряченного, возбужденного мужчины – и чувствовала касание его рук, жадное и нежное, безумно нежное.

– Нельзя хотеть тебя? Или тебе – меня? Нельзя тебя целовать? Нельзя говорить, как ты прекрасна и желанна? Или, может быть, нельзя делать вот… – Не закончив фразу, он схватил завороженную Шу за плечи и, перекатив на спину, подмял под себя, рванул сорочку с ее плеча и впился губами в обнаженную кожу. И лишь когда она застонала, вцепившись обеими руками в его волосы, приподнялся на локтях и заглянул ей в глаза. – Вот так, твое высочество?

– Так?.. – растерянно переспросила она, не понимая…

…Ничего не понимая. Ни где она, ни что с ней происходит, ни почему она все еще в чем-то сомневается. Ведь так хорошо, так сладко! И между ног все горит и пульсирует, и хочется тереться о мужское тело, быть ближе, еще ближе, заполнить жадную пустоту внутри себя – им, таким сильным, необходимым, красивым! Сумасшедше прекрасная тьма. И лава, и ветер, и лиловые молнии – над ней, вокруг нее, окутывающие ее ласковым, горячим коконом – желания, защиты, заботы…

– Так, – шепнул Роне ей в губы, раздвигая ее ноги коленом и вжимаясь в нее, сильно, горячо, до судороги сладко.

Перед глазами словно что-то вспыхнуло, из горла вырвался не то стон, не то всхлип – и показалось, отозвался где-то в небе пронзительным птичьим криком?..

– Моя Гроза, моя нежная, прекрасная Аномалия. – Шепот Роне сливался со вспышками света и тьмы, спиралями огня и воздуха, и он сам казался не человеком, а стихией, самой прекрасной на свете, самой необходимой, желанной силой. – Скажи мне «да», Шуалейда! Ты же хочешь.

– Роне… хочу! – Она неловкими пальцами потянула сорочку с его плеч, желая добраться до горячей шелковой кожи, попробовать ее на вкус, на ощупь…

Но он почему-то перехватил ее руки за запястья, прижал к траве и, едва касаясь ее губ своими, попросил… нет, потребовал:

– Скажи «да, Роне», – низко, рокочуще, словно пожирающее лес пламя. Весь он был пламенем – жадным, неодолимым, смертельно прекрасным, и только где-то в вышине метались и кричали от боли горящие птицы…

– Да, – потянувшись к его губам, к нему – всем телом, всей сутью – ответила Шу, желая лишь одного: нырнуть в это пламя, стать с ним одним целым.

– Всегда, вместе, единым целым. – Его слова проникали в нее, наполняли странной нетерпеливой дрожью, предвкушением чуда и счастья. Хотелось слушать их, впитывать, пить – и повторять вместе с ним, словно эти слова были вкусной ключевой водой. – Я, Рональд Бастерхази, и ты, Шуалейда Суардис…

– Ты, Рональд Ба… Бастерхази, – повторила Шу, задыхаясь от наслаждения, – и я, Шуа…

Она не успела договорить, как с пронзительным клекотом с неба спикировало что-то… что-то белое? Нет, не успело – Роне лишь недовольно дернул бровью, отмахиваясь от ерунды, посмевшей отвлекать их…

И вдруг наваждение развеялось – диким, почти человеческим криком, треском пламени, запахом паленых перьев и ощущением ужасной, невосполнимой потери.

– Ветер?.. – Не желая верить, не желая чувствовать эту леденящую пустоту, шепнула Шу и обернулась… попыталась обернуться на крик.

– Всего лишь птица, – тихо сказал Роне, удерживая ее лицо в ладонях. – Шу, моя Гроза, это только птица…

В его глазах по-прежнему бушевало пламя, он весь был пламенем – смертельно прекрасной стихией. Он по-прежнему тянулся к ней, ласкал ее, обещал невероятное наслаждение, но…

Что-то сломалось. Потерялось. Может быть, доверие?

Шу стало холодно, горько и одиноко, несмотря на прижимающееся к ней горячее тело – чужое, опасное и нежеланное тело! И больше никто не метался над ней, не кричал, предупреждая: нельзя верить темным шерам, нельзя! Теперь она сама вспомнила – что нельзя. Жаль, поздно.

– Ты убил моего Ветра, – сказала она или, может быть, не она, а кусок льда внутри нее.