Сумрачный дар

…достичь равновесия и свободы от предопределенности. Ритуал Единения — высшее проявление любви между детьми Двуединых,

показывающий Двуединым, что дети выросли, стали разумными и достойны самостоятельно определять свое будущее…

Ману Одноглазый, трактат «О свободе», запрещенный к прочтению, распространению и хранению.

Там же и тогда же, Дамиен шер Дюбрайн.

— Чтоб тебя зурги сожрали, Бастерхази, — выдохнул Дайм, едва Аномалия между ними исчезла.

Почти исчезла. Девочка… хотя какая она девочка, с такими-то желаниями! Девушка уснула, но снились-то ей по-прежнему они. Оба.

— Подавятся, — невыносимо довольным тоном отозвался Бастерхази, прижался плотнее, кожа к коже… и подсек Дайма под колени, одновременно толкая на пол.

Рефлексы сработали раньше, чем Дайм успел сообразить, что происходит. Так что меньше чем через половину мгновения Бастерхази валялся на полу, а сверху — Дайм, прижимая его всем весом и держа за горло (осторожно, чтобы не придушить).

Эмоциональную тираду, выданную Бастерхази, Дайм пропустил мимо ушей. А то он не знает, что он — шисом драный ублюдок и прочая, прочая. Он бы сказал больше: он еще и лопоухий идиот, недооценивший Аномалию. Катастрофически недооценивший. А еще он слишком близко к Бастерхази, и ему это нравится. Так нравится, что…

— …отпусти меня, Мертвый тебя через колено…

Видимо, от шока Бастерхази забыл о ментальных щитах, а может быть, просто не смог восстановить после Аномалии. От него фонило возбуждением пополам с болью, и он весь — не столько телом, сколько даром — тянулся к Дайму, трогал его огненно-черными протуберанцами. От сумасшедшего контраста ледяной бездны и огня, сплетающихся с его собственными потоками воздуха и света, кружилась голова и хотелось… нет, требовалось! Ласкать темного в ответ, проникнуть в него, взять все это себе, сейчас же, немедленно!

— Лукавишь, Бастерхази, — хмыкнул Дайм, погладил напряженное горло, склонился еще ниже, почти касаясь губами его губ. — Ты хочешь совсем не этого.

Темный на мгновение заткнулся и замер, явно собираясь усыпить бдительность Дайма и взять реванш. Но не успел. Мгновения Дайму вполне хватило, чтобы скользнуть рукой в волосы Бастерхази и сжать, одновременно потянувшись к нему не столько телом, сколько даром — наплевав на остатки щитов, касаясь старых переломов, залечивая, вытягивая остатки темных проклятий, убирая боль.

Дайм ожидал в ответ чего угодно, но только не низкого голодного стона и легших ему на плечи ладоней.

— Шисов ты сын, — выдохнул Дайм.

На миг ему показалось — сейчас Бастерхази сдастся…

Но через мгновение уже он сам валялся на полу, прижатый чужим телом. И самое ужасное, ему совершенно не хотелось ни сопротивляться, ни пытаться опять подмять Бастерхази под себя. Но если сейчас Дайм поддастся, потом… а что потом? Хиссов сын будет припоминать ему проигрыш следующие лет триста?..

Надо, шис дери, надо драться…

Не выходит.

Бастерхази тоже замер над ним. Они оба замерли, глядя друг другу в глаза. Пат. Никто из них не сдастся. Никто не позволит другому победить. Если только убить. Проклятье.

— Пари за мной, — мягко и тяжело потребовал Бастерхази, придавливая Дайма всей мощью темного дара.

Дайм чуть не задохнулся — от восхищения. Злые боги, да какая к шисам лысым вторая категория! Тут полноценная первая! Как он раньше не видел? Вот же сукин сын, как прятался!

— Шисов дысс тебе, — почти нежно отозвался Дайм, пропуская сквозь себя пылающую тьму: сумасшедше прекрасное ощущение!

В глазах Бастерхази мелькнуло удивление, но тут же сменилось злостью и восторгом — Дайм тоже раскрылся, позволяя ему ощутить всю свою силу, мягко толкнул, поднажал…

И ничего не вышло! Они опять оказались равны. Но, шис, дети, до чего хорош Бастерхази как есть! Настоящий темный шер, без вечных масок — то туповатой дубины, ученика Тхемши, то равнодушной темной скотины, страха и ужаса добрых подданных империи. Нет, на самом деле он — живой, яркий, весь он порыв и страсть. И его дар, его суть — великолепная, завораживающая тьма, бьющаяся в такт его сердцу, тянущаяся к Дайму, обволакивающая, обещающая полет, наслаждение и единство…

«Красиво…» — чей-то шепот нарушил равновесие сплетенных в смертельном объятии потоков света и тьмы.

Чьи-то руки коснулись Дайма — его губ, груди, рук, бедер.

Чье-то дыхание пощекотало его ухо.

«Еще, хочу еще! Не останавливайтесь!» — потребовал кто-то…

И за стенами таверны загрохотал гром, в прорехах крыши засверкали синие молнии.

— Ты тоже ее слышишь? — спросил Бастерхази, склоняясь к Дайму: в его глазах сверкали синие всполохи, в его голосе рокотал гром.

— Мы ей снимся, мой темный шер. — Наверное, он сейчас выглядел и звучал так же. Быть сном немного сумасшедшей сумрачной колдуньи, злые боги, это…