Сумрачный дар

Хотя, несомненно, покрытый пятнами вина, крови и какой-то мерзкого вида плесени, вытаскивающий осколки из рук Бастерхази уже тешил его эстетическое чувство.

— С ума сошел один темный шисов дысс, если думал остаться безнаказанным, — тем же ядовито-сладким тоном, которым султан объяснял очередному заговорщику его ошибки, парировал Дайм. — Мы с тобой договорились, как разумные шеры, до совершеннолетия не трогать Аномалию. Но ты, видимо, решил, что если я в Сашмире, то ты можешь творить что угодно, и тебе за это ничего не будет.

Очередная тирада Бастерхази кроме фольклорных выражений содержала мысль «сначала бить, потом разбираться — в этом все светлые». Отчасти правильную мысль. Именно так и учил Парьен: сначала бить, потом разбираться, иначе делать это придется из Светлых Садов. Древние умертвия, одичавшие мантикоры и сбрендившие темные шеры убивают сразу и без переговоров. Именно эту мысль и донес до Бастерхази Дайм в простых и понятных выражениях родом из Тмерла-хен: ругаться кочевники умели, как никто другой.

— Значит, сбрендившие мантикоры. — Глаза Бастерхази загорелись алым, все следы проклятия исчезли, а голос из хриплого и злобного стал низким и угрожающим. Встав с кресла, он вплотную приблизился к зеркалу, или что там ему зеркало заменяло. — Как крепка твоя дружба, светлый.

— Сбрендившие и обнаглевшие в корягу, — кивнул Дайм, тоже подходя к зеркалу еще ближе. — Дружба, мой темный шер, это когда ты не пытаешься захапать Аномалию за моей спиной, не убиваешь мою птицу и не ставишь на Аномалии своих шисовых экспериментов.

— О, вот мы и дошли наконец-то до обвинений! И снова в духе Магбезопасности, — криво усмехнулся Бастерхази. — Да, я убил твоего соглядатая, но это — не моя вина. Какой идиот лезет под руку в такой момент!

— Ты прав, Бастерхази, я полный идиот, что слушал тебя и почти тебе поверил.

— А ты не пробовал поверить не почти, а по-человечески, Дюбрайн? Допусти, что я не ставил никаких экспериментов, убил твою птицу случайно и не собираюсь хапать Аномалию себе. Просто допусти, ну?

— Да-да, и Мертвый заплакал.

На несколько мгновений повисло молчание. Дайму отчаянно хотелось дотянуться до Бастерхази и придушить, желательно голыми руками. А Бастерхази… судя по раздувающимся ноздрям и горящим глазам — того же самого, только в отношении Дайма.

Дайм не заметил, как сделал последний шаг к зеркалу, почти коснулся ледяной поверхности — он видел только ненавистные глаза темного шера.

Свобода? Дружба? Доверие? Нет. Только жадность, манипуляция и предательство.

— Нам нечего делить, Дайм, — неожиданно тихо сказал Бастерхази.

Дайм вздрогнул. Не оттого, что Бастерхази назвал его по имени, не оттого, что вспомнил — как это было в прошлый… нет, единственный раз. Просто… от неожиданности.

— Уж точно не невесту моего брата. — Надо было отойти от зеркала, но Дайм не мог. Клубящаяся за тонкой и ненадежной стеклянной преградой тьма притягивала, манила, обещала… снова обещала… — Еще раз приблизишься к ней…

— Дайм! — прервал его Бастерхази, коснувшись открытой ладонью разделяющего их стекла. — Дайм, пожалуйста, не надо.

Проклятье. Это «пожалуйста» и свой ответ Дайм тоже помнил. Так хорошо помнил, что сейчас все волоски на теле поднялись дыбом, а по спине прокатилась волна азартной дрожи.

— Ты… — Дайм сглотнул внезапно пересохшим горлом.

— Я не лезу в твои дела с братом. Хочешь лгать ей — на здоровье. Я всего лишь подарил ей химеру…

— И пытался отыметь и привязать ее к себе, — продолжил за него Дайм.

— Ты хочешь, чтобы ее получил Люкрес? — В голосе Бастерхази послышалось рычание пламени. — Если да, так и скажи, мой светлый шер. Ну, давай. Попроси меня отдать ее Люкресу, клянусь, я…

— Заткнись!

Дайм ударил ладонью по зеркалу — и замер, проглотив «я не могу».

Проклятье. Он почти себя выдал. Почти подписал себе смертный приговор.

А Хиссово отродье смотрело на него понимающе и с сочувствием, как будто знало… Нет, не может Бастерхази знать! Темнейший так же клялся перед Двуедиными, что никому и никогда не скажет о печати верности! Он бы сдох, нарушив клятву.

Как сдох бы Дайм, рассказав о своей печати Бастерхази.

— Ладно, — внезапно покладисто кивнул Бастерхази, и Дайму показалось, что он сквозь зеркало чувствует тепло его ладони. — Мне нужна не Шуалейда, мой светлый шер. И если ты попросишь — я не приближусь к ней до ее возвращения в Суард. Видят Двуединые.

Вспышка Света и Тьмы подтвердила: боги приняли клятву.

А Дайм понял, что вообще перестал что-либо понимать. Но раз ему предложили — не станет отказываться.

— Да. Я прошу тебя, мой темный шер. Не приближайся к ней до того, как она вернется в Суард.

— Я не могу отказать тебе, когда ты просишь, мой светлый шер. — У шисова Бастерхази разве что в зрачках не светилась надпись: я помню так же хорошо, как и ты. — Видишь, как все на самом деле просто.

— Что тебе на самом деле нужно, Бастерхази?

— То же, что и тебе, Дайм. Свобода. И еще кое-что.

— Еще — что?

Бастерхази покачал головой, глядя Дайму в глаза.

— То же, что и тебе.