Сумрачный лес

В конце концов, Шнеклинг неплохо зарабатывал на молчаливом госте, который почти никогда ни с кем не разговаривал. Только когда беседа заходила об Эстигене Трутовике, он изредка вставлял слово и, многозначительно бормоча и откашливаясь, заявлял, что квендель, исчезнувший в Сумрачном лесу более двухсот лет назад, является основателем его рода. Он говорил: «Эйхазы восходят к Трутовикам и даже к самому Эстигену, а вот другие Трутовики, те из рода Грифолы. Вот так, и никак иначе!» И с этими словами Фендель выпивал еще бокал вина и снова надолго умолкал.

Случалось, что гость из Баумельбурга или Запрутья хотел побольше узнать обо всех этих родословных и норовил подсесть к отшельнику, глядевшему в огонь. Но поскольку даже на самый вежливый вопрос о семье тот отвечал лишь неприветливым ворчанием, любопытный незнакомец вскоре возвращался к своему столу, где местный житель недвусмысленным жестом сообщал ему, что «вон у того парня возле камина не все дома».

Трактирщик обычно присоединялся к ним, выпивал сам и бормотал под нос, что связь с Эстигеном Трутовиком указана правильно – потомки этого клана до сих пор живут в Звездчатке, – но отпрыск славного искателя приключений уж слишком крепко держится за родословную, да так, что живет, будто крыса, на окраине, среди топких лугов, у самого Сумрачного леса. Иногда он подолгу, даже в непогоду, стоит на мосту через Лисичку и смотрит сквозь Черные камыши на опушку леса.

– Бедняга просто не в силах оторваться от злосчастной чащи, – обычно завершал свое объяснение Дрого. – Беда, конечно, да ничего не поделаешь… Ведь на деле он богат, получил в наследство от покойной тетки по материнской линии не один мешок золота. Он хранит эти деньги в каком-то тайнике и однажды забудет, где их оставил. До этого еще дойдет, а пока он платит мне за вино мелкими монетками. Что тут скажешь?

С этими словами он осушал свою кружку и возвращался за прилавок. Тем временем Фендель Эйхаз продолжал сидеть перед камином: пить и заказывать, заказывать и пить. А когда огонь догорал и в зале никого не оставалось, он даже не пытался встать. Дрого по его просьбе приносил кружку-другую, а потом деловито расставлял стулья, тщательно подметал пол, особенно там, где сидел последний гость. Но поскольку Фендель все не собирался уходить, хозяин наконец вежливо, но твердо сообщал, что уже в самом деле пора. И только тогда Фендель находил дорогу к двери.

Однажды ночью он вытащил из кармана блестящую золотую монету и без слов положил ее на стол перед трактирщиком. Дрого был поражен. Такое он видел нечасто.

– Жизнь дорожает, ястребиный гриб! Думаю, этого хватит еще на две порции, – пробормотал отшельник и постучал грязным указательным пальцем по сверкающему кругляку.

Трактирщик помешкал, почесал в затылке и с тоской посмотрел на лестницу, мечтая о теплой постели.

– Хватит, – наконец проворчал он и быстро убрал монету в карман фартука.

Дрого промолчал о том, что этой монеты хватило бы и на четыре порции, ведь, в конце концов, его об этом никто не спрашивал. Он принес два полных бокала с настойкой и бузинным вином. Фендель опустошил оба так же размеренно, как и все предыдущие. Он потребовал добавки, а покончив с ней, с трудом поднялся, прикоснулся к своей засаленной шапке в знак прощания и исчез во тьме.

С тех пор эта ночная сцена время от времени повторялась, пока наконец Мета, жена Дрого, не поинтересовалась у мужа возмущенным тоном, почему из всех жаждущих освежиться он благоволит именно Фенделю Эйхазу и слишком многое ему позволяет. Шнеклинг молча достал из-за бокалов на верхней полке горшочек, в каких хранили мед, и протянул его Мете. Горшочек увесисто лег в ее руку. Когда она сняла крышку, то вместо янтарного меда увидела блестящие золотые монеты.

– Чтоб мне есть одни мухоморы, – в изумлении воскликнула Мета, – если мы не будем рады этому гостю всем сердцем в любое время дня и ночи!

Той ночью еще одна золотая монета прокатилась по столу и упала прямо в ладонь Шнеклинга, которую тот предусмотрительно подставил. Говорить было не о чем: Фендель и трактирщик понимали друг друга без слов. Конечно, настойка от этого слаще не стала, а вино наливали из тех же запасов, что и всегда. Зато в тихий час после полуночи отшельник мог, если пожелает, побыть в одиночестве.