Сундук артиста

Через близких людей Марсо узнал о проволочке с переговорами и, слава богу, сразу понял, что дело не во мне.

Спустя несколько лег, когда мы уже переехали в Москву, у меня появилась возможность побывать в Париже, где я впервые оказался в русском киноклубе «Жар-птица».

С тех пор я, благодаря председателю киноклуба Жаку Масхарашвили и его незаменимой помощнице Альме Артуровне Кессельман, почти каждый год ездил в Париж во главе небольшой группы актеров, которые представляли в этом клубе свои новые фильмы.

Во Франции я снова встретился с Марсо. А однажды, когда мне удалось взять с собой Гитанну, Марсель в свободный день забрал нас в гости, в свой загородный дом, неподалеку от Парижа.

У Гитанны есть пара старинных серебряных шпор, которые ей подарил Марсо. Оказалось, что он видел ее выступление, когда наш цирк приезжал на гастроли во Францию.

А у меня на стене, над маленьким столиком, висит в рамочке фотография, которая запутанным путем, долго путешествуя, все-таки добралась до нашего дома. На ней постаревший, но удивительно приветливо улыбающийся Марсо возле афиши своего вечера, на которой написано: «Шинель».

Так в конце концов он все-таки воплотил и подарил публике наш замысел!

Фильм «Три толстяка»

В начале уже упоминалось о съемках картины «Три толстяка», это вторая моя режиссерская работа. Но в отличие от «Шинели», где денег не хватило для того, чтобы снять по-настоящему гоголевский финал, теперь никаких ограничений для создания новой формы не было.

Уже в сценарии, который я писал вместе с братом Михаилом, были заложены многолюдные сцены с множеством персонажей, населяющих книгу Олеши. К счастью, в этой густонаселенной картине согласились участвовать в небольших ролях и даже эпизодах замечательные ленинградские и московские актеры.

А главные детские роли, которые требовали особенной подготовки и внимания, после долгих поисков и проб, достались девочке из Прибалтики Лине Бракните и ленинградскому школьнику Пете Артемьеву.

Здесь я просто обязан низко поклониться моей Гитанне, у которой, кроме меня, появилось еще два ученика: с Петей Гитанна занималась акробатикой, а с Линой, кроме этого, танцами и жонглированием.

Нe могу не сказать и о замечательном дрессировщике Константине Константиновском, благодаря которому были сняты все невероятные эпизоды в зверинце и в парке.

Конечно же, я стремился в каждой сцене найти какое-то забавное, необычное решение, дабы наша картина оставалась увлекательной сказкой.

Больше других досталось актеру Карнаухову, который летал на воздушных шарах над городом, выбивал собой огромное окно во дворце и приземлялся в центр гигантского торта.

Естественно, что для съемок летающего на связке воздушных шаров человека была сделана легкая кукла с лицом актера и в точно таком костюме, в каком играл сам Карнаухов.

Но эта кукла подарила «Ленфильму» международный скандал.

Во время съемок на натуре, в Таллине на берегу Финского залива, во время второго дубля, когда отпустили манекен на шарах, сильный порыв ветра оборвал страховку, и наша кукла стала быстро удаляться в сторону Швеции, а буквально через несколько минут на горизонте появились сторожевые катера пограничников, с которых начали расстреливать наши шары.

Потом, оправдываясь, мы долго объясняли, что это вовсе не преднамеренное нарушение государственной границы, а простые съемки эпизода для фильма.

Но надо же такому случиться, что, когда я работал на этой картине, в Москве умерла Анна Андреевна Ахматова.

Ахматова

Она умерла в подмосковном санатории, где они были с моей мамой. Потом мама рассказала, что Ахматова плохо себя почувствовала, пришла медсестра сделать укол. «Ниночка, здесь нет ничего интересного», — сказала Анна Андреевна, и мама вышла в коридор. После того как медсестра удалилась, мама еще некоторое время постояла в коридоре, чтобы не тревожить Ахматову, а когда вернулась, то Анна Андреевна уже не дышала.

Это произошло утром 5 марта 1966 года.

Хоронили Ахматову 10 марта в Комарове, неподалеку от ее загородной дачи, которую она называла «Будкой».

Задолго до этого Анна Андреевна в стихах подсказала место своего упокоения.

Приморский сонет

Здесь все меня переживет,
Всё, даже ветхие скворешни,
И этот воздух, воздух вешний,
Морской свершивший перелет.

И голос вечности зовет

С неодолимостью нездешней,
И над цветущею черешней
Сиянье легкий месяц льет.

И кажется такой нетрудной,

Белея в чаще изумрудной,
Дорога не скажу куда…

Там средь стволов еще светлее,

И все похоже на аллею
У Царскосельского пруда.

1958, Комарово