Сундук артиста

Заканчивался антракт. Нашего друга пустили в зал, на откидное место. Публика занимала свои места. Это были люди довольно молодые, но и люди старше пятидесяти. Многие были чем-то озабочены. Публика почтенного возраста казалась сосредоточенной и сдержанной в сравнении с молодыми людьми, которые, как мне показалось, были немного рассеянны. Нашим соседом был статный, с чуть седеющими волосами, австриец. Он нарочно прилетел в Москву, чтобы послушать Реквием. От его слов я ощутила доброе чувство: наш дирижер, наши русские музыканты исполняют Реквием Иоганнеса Брамса не просто как европейскую музыку, а как заупокойную службу. Еще в третьем-четвертом веках, когда христианство стало распространяться по свету, верующие в самые скорбные минуты повторяли отрывки из Святого Писания, в которых повествуется о переходе души из нашего мира в Вечный. Людям это облегчало боль. Подобные службы у нас, православных, называются панихидой. В VI веке произошел раскол в христианстве: Святая Троица — Отец, Сын и Святой Дух — единый Господь Бог или это лишь Отец и Сын. И тогда появились католики и православные. И в православии в службах звучат одни голоса, подобно ангелам на небесах. В католической церкви с XVI века, если не ошибаюсь, разрешили писать музыку на определенные тексты Святого Писания — Реквием. Иоганнеса Брамса сподвиг на создание Реквиема сам Р. Шуман.

Свой Реквием Брамс писал несколько месяцев после кончины своей матери. Тронуло и то, что композитор сам подбирал отрывки из Святого Писания и псалмов.

В две минуты, как только музыканты вышли, необъятный зал затих. Почти никем не замеченный, занял свое место, по левую руку дирижера, баритон Димитрис Тилианос. Во мне теснились смущение и страх; что я пойму в этой величественной и сложной музыке? Тишина царила такая, что был слышен шорох платья сопрано Надежды Павловой. Дирижер следовал за ней, чуть принагнувшись вперед. Мне это отдаленно напоминало ваятеля, подходящего к громадному, бесцветному океану, чтобы создать мир. Все сгинуло, даже остановилось движение воздуха. Издали наплывал серый туман, виолончели, контрабасы, бесконечная лесостепь, продвигаются по ней души… И как миражи встают наши грехи, пороки. Мне казалось, что меня вознесли в Горний Мир и, как бы сверху, сквозь тонкую пелену, показали страну Забвения и Преддверие Рая. Пасмурный день. Минутами у меня было ощущение, что дирижер — это воздỳхи, которые меня несут, проносят над Вечностью. Протяжная, скорбная мелодия временами обращалась в марш, меня влекло вперед сонмом духов. Необъяснимая вещь происходила со мной: я ощущала смысл каких-то фраз. И было ощущение сожаления от содеянных ошибок и невозможности исправления. Меня все влекла и влекла туда музыка. В самом конце мне показалось что-то светлое, словно забрезжил вдали свет.

Наверно, для меня это было слабое-слабое попущение понять, почувствовать нечто, через что прошли и одна, и вторая бабушка, и крестная, и отец. Голоса улетели, развеялось и видение.

Снова возник зал-ковчег светлого дерева. Люди стоя аплодировали. И в эти минуты мне казалось, что в зале стало намного светлее. Во мне теплилась тихая радость, словно мне показали то, что мне сложно было представить, читая сорок дней Псалтырь по бабушке, по отцу и крестной. Первый раз за эти два года возникло ощущение облегчения, словно я получила свидетельство о том, что они там и прошли все мытарства. Они видят и слышат меня. Зрители — весь зал-ковчег — стоя аплодировали оркестру. Их спины заслоняли сцену. Но у меня было ощущение, будто сам дирижер улыбался. Умиротворенно улыбался. Моя подруга, стоя, склоняясь ко мне, рассказывала, как благожелательно и благодарно Теодор Курентзис принимал цветы. Люди аплодировали, с разных сторон слышались восторженные восклицания. Аплодисменты стихали, зал пустел. Открылся вид сцены. Она опустела, пока мои спутники делились впечатлениями, а я размышляла над музыкой.

Когда мы вышли из здания, ночь развернула над землей иссиня-черный плат, дабы мы — люди — могли какие-то часы побыть наедине с самими собой и Вечностью. Но многие из нас, слушателей, вернувшись домой, возьмут с полки Святое Писание — Ветхий и Новый Завет — и до поздней ночи, а кто-то до рассвета, будут, листая Книгу, открывать, познавать Премудрость этого мира.

А Теодор Курентзис со своими музыкантами поедет, поплывет дальше по России и по всему миру, обращая людей к неподкупной Вере, неугасимой Надежде и истинной Любви.

Венеция

Долго я мечтала попасть в город на воде. Про него я знала с детства, потому что частица его находилась в гостиной, заключенная в прямоугольник тарелки. В ее рисунке были две странности: дома стояли в воде, и мост соединял дома. Родители называли эту картинку «Венеция». У отца в кабинете было несколько книг об этом городе, которые я любила рассматривать. Великолепие дворцов, благолепие соборов манили меня.