Сундук мертвеца. Путь Базилио

Капибара отчаянно взвизгнула. Когда её подняшивали перед дежурством, то специально внушили, чтобы она никоим образом не ставила Высокопороднейшей Госпоже пластинку про вымя. Однако спорить с неудовлетворённой и страдающей от гона Верховной Обаятельницей было невозможно. Хотя бы потому, что та всегда могла отодвинуть шторку. Так что Анфиска выбрала из красной папки нужную пластинку, поставила на круг из ворсистой ткани и осторожно уронила иглу на дорожку.

– У несчастной пленницы была густая длинная грива, – страстно застонал патефон – ниспадавшая на спину золотистой волной. Её упругое дойло, полное молока, сжалось от нестерпимого ужаса. Орангутанг с улыбкой квёлой схватил и перевернул её, открыв доступ к самым потаённым местечкам. Она качалась, словно плод, в ветвях косматых рук. Налитые соски, оттянутые у основания, были похожи на маленькие груши. Волосатые лапы мяли, щипали, терзали нежнейшее вымя, потом он нанёс первый удар. Пленница закричала, а жестокий зверь впился зубами в сосок, медленно раздавливая его. С двух сторон брызнуло молоко, смешанное с кровью…

– Громче! – закричала Верховная Обаятельница. Анфиска обречённо возвела очи горе, как бы снимая с себя перед лицом Дочери остатки ответственности за происходящее, и пододвинула патефон поближе к заветной шторке.

– Мучитель приказал перевязать каждый сосочек проволокой, а вымя перетянуть тонким, как волос, капроном. Пленница рыдала и просила больше не терзать её, но орангутанг был неумолим. Капрон врезался в нежнейшую кожу, оставляя тонкие красные полоски. Соски, перевязанные у основания, разбухли и налились кровью, их кончики торчали и алели. Орангутанг взял кубик льда из чаши и медленно, растягивая удовольствие…

– Громче! Ничего не слышу! О-ох! – из-за шторки донёсся стон. Капибара была вынуждена передвинуть аппарат к самой шторке.

– Возьми кнут и бей эту шлюху по сиськам, пока она не сомлеет, – приказал мучитель услужающему педобиру. Тот размахнулся, арапник страшно свистнул в воздухе. Пленница дико закричала, поперёк вымени вспухла сине-багровая полоса…

– Анфиска, вон! – донёсся из-за шторки замученный голос повелительницы.

Водосвинка вылетела из комнаты вперёд копытами, не помня себя. У двери она споткнулась и с тихим писком вырубилась: изматывающее напряжение последнего часа дало наконец о себе знать.

Пришла она в себя в соседней комнате, на жёстком матрасике. Маленький бэтмен массировал ей голову, то и дело задевая локотком рыльце. В воздухе висел запах конского пота и свежезаваренного молочного улуна.

– Всё нормально? – спросила водосвинку пожилая поняша в шёлковой балаклаве. Рядом с ней лежала другая пони, в виссоне, и жевала бриошь, время от времени меланхолично отхлёбывая из стеклянного корытца какой-то отвар – видимо, тот самый молочный улун.

– Д-да, Г-г-госпожжжжжа, – Анфиску затрясло крупной дрожью. Оказавшись рядом со своей настоящей хозяйкой, она внезапно восчувствовала, сколько раз за время дежурства она изменяла ей в мыслях и как отдалилась от неё. Всё это было по её же приказу, но инстинкты заняшенной челядинки кричали о её вине.

– Ну-ну-ну, тихо-тихо, – поняша коснулась челядинки носом и запела няшущую майсу: – Всё хорошо, всё замечательно, ты у меня умница, ты меня порадовала…

Капибара честно вытаращилась на хозяйку, пытаясь помочь и ей, и себе. Ей больше всего хотелось поскорее вернуться обратно, в блаженство уютной покорности, в котором она провела почти всю свою недолгую жизнь. Но что-то мешало, упиралось, не давало душе полностью раствориться в няшущей теплоте – то ли остатки зелья, то ли чужие грации из-за шторы.

Хозяйка это почувствовала.

– Сними, – приказала она бэтмену. Тот взвился в воздух и двумя ловкими движениями стянул шёлк с головы.

Челядинка с благодарностью потянулась к лицу хозяйки. Её толстая нижняя губа блаженно отвисла, обнажая подпиленные резцы.

– Ты моя поросятка милая хорошая, ты меня ждала-ждала-искала, ну вот и я, пришла, тебя защитила, ты моя-моя мояшечка, – пела хозяйка, осторожно дотрагиваясь губами до тела Анфисы. – Или ко мне, иди, ты у меня будешь добрая, послушная…

Капибара вспотела от нежности, ощущая, как душа стягивается сладким комочком. Даже мерзкий вкус крови гозмана на языке на мгновение показался ей сахарно-травяным, звонко-малиновым. Она слепо ткнулась рыльцем в упругий бок своей подлинной обладательницы, сердечко её вспыхнуло и упало – вверх, внутрь… и наконец ощутила, что прощена и принята обратно.

Через пару секунд водосвинка уже спала, разметавшись на полу и блаженно похрюкивая. Между толстеньких задних ножек блестела крохотная лужица, напущенная в припадке блаженства.

– Эта дурында всё-таки поставила ей про вымя, – с досадой сказала старшая пуся. – Теперь будет как вчера. Ох.

– Джемма, да забей ты эту зассыху, – предложила вторая, встряхивая гривкой.

– Мирра, дорогая, съешь ещё этих мягких французских булок да выпей же чаю, – старшая посмотрела на подругу как на маленькую.