Сундук с серебром

Анка упорно молчала. Правда, слова отца не были лишены основания. Но мысль о браке соединялась для нее с чем-то неприятным, хотя она сама себе не признавалась в этом.

22

Анку тоже начал беспокоить вопрос, выйдет ли она замуж. Она всерьез задумалась над этим. Отец теперь спал на печи; на лавке, прислоненной к печке, стоял наготове топор; окно, под которым оказались следы крови, было теперь забито досками. Но все же девушка часто просыпалась ночью. Ее будило не только волнение в крови, желание, чтобы какой-нибудь парень постучал ей в окно, но и страх, что разбойники вот-вот выломают оконные решетки.

Но за окном никого не было. И парней тоже. Те, что раньше слонялись вокруг дома, теперь нашли себе другие дорожки. И не только потому, что Мицка ушла из дому, — ведь некоторые из них заглядывались на Анку. Но кое-кого расхолодило предположение, что Мицка унесла с собой все деньги. Никому не улыбалось идти в зятья на хутор, где ждали лишь нужда и работа. К тому же стало известно, как оскорбительно Анка обошлась с Тавчаровым Янезом, когда он посватался к ней. По всей округе поползли преувеличенные слухи о ее дурном характере.

Анка не догадывалась, почему парни перестали появляться под ее окном. Но все раздумывала об этом по ночам, стискивая зубы. Еще никогда она не наряжалась с таким тщанием, отправляясь в церковь; там она старалась пристроиться к кружку молоденьких девушек. Когда она пускалась в обратный путь, в глазах у нее стояли слезы гнева. Но она была слишком горда, чтобы навязываться кому-нибудь.

Свое недовольство она вымещала на отце, который молча сносил его и занимался своими обычными делами. Так прошли зима и весна. С великим трудом они справились с летней страдой; на сей раз им пришлось нанимать поденщиков.

В это лето Ерам не смог положить в сундук ни одного талера; наоборот, приходилось брать их оттуда.

Осенью Анка отправилась на ярмарку в Залесье, ближнюю деревню, лежавшую в котловине между гор. Вернулась она оттуда преображенная. Стоя у очага, она улыбалась сама себе и даже принималась петь, что раньше случалось очень редко. Несколько дней она была задумчива, руки ее то и дело опускались, а взгляд устремлялся куда-то вдаль.

От Тоне не укрылась эта перемена. Вспоминая о своих молодых годах, он находил для нее лишь одно объяснение. Но к робкой радости, которая зашевелилась в его душе, примешивалось горькое чувство, и он сам не знал, откуда оно.

Анка теперь неохотно оставалась дома по воскресеньям; почти каждый раз сторожить дом приходилось отцу. Он смотрел, как Анка спускается по тропинке в долину, выйдя из дому на час раньше, чем нужно. Ерама мучило любопытство, но расспрашивать дочь ему не хотелось. Перед началом службы он прислушивался к тому, что говорят люди, но не услышал ни слова о том, что его интересовало.

В первое воскресенье после Нового года, перед тем как выпал первый снег, Анка очень долго не возвращалась домой. Было уже совсем темно, когда она, красная и запыхавшаяся, вошла в комнату.

— Где ты шляешься? — с раздражением спросил отец.

Она не ответила, но и не надулась на его сердитое замечание. Переоделась и приготовила ужин. Отец следил за ней взглядом. Ему казалось, что твердые черты дочери немного смягчились.

— В следующее воскресенье к нам придут сваты, — наконец проговорила она.

Тоне притворился равнодушным — точно для него в этом не было ничего неожиданного.

— Кто придет-то?

— Увидите.

Тоне оглядел дочь. Эта таинственность была ему непонятна, но и не слишком его удивляла. Анка всегда была несколько странной. Он набил трубку, закурил и направился к выходу.

— Сколько вы мне дадите? — спросила его Анка, прервав долгую паузу.

Тоне, уже за дверью, остановился и вынул трубку изо рта.

— О чем это ты? — удивился он. — Ты же остаешься в доме.

— Значит, Мицке все, а мне ничего?

— Как это Мицке все, а тебе ничего? Дом и хозяйство, по-твоему, — ничего?

— Эта развалюха? Благодарите Бога, если кто-нибудь тут останется! Мицка теперь хозяйка усадьбы, а я, по-вашему, чуть ли не батрачкой должна быть?

— Ну-ну-ну, — утихомиривал ее отец, увидев, что она закипает.

— С этой развалюхой меня никто не возьмет. А я тогда дома не останусь, лучше хоть завтра в люди пойду.

— Так я же еще не сказал ничего окончательно, — сдался отец из страха перед дочерью, полыхавшей гневом. — Так не полагается. И я ведь даже не знаю, за кого ты собралась. Сначала поглядеть на него надо.

После этого разговора в доме на несколько дней воцарилось гробовое молчание.

Через день после Крещенья к дому Ерама подошла Мрета, вся белая от облепившего ее снега. На сей раз она была без корзины и явилась в сопровождении видного собой парня. Прежде чем она успела стряхнуть снег, из хлева вышел Тоне.

Женщина поняла по его взгляду, что Ерам ей не рад, но это ее не смутило. Она подала хозяину руку.

— Не бойся, не из-за тебя я пришла, — зашамкала она. — Ты мне и не нужен вовсе, стар слишком.

Ерам не знал, что подумать. Во рту у него стало горько. Он не мог произнести ни одного слова. Все трое вошли в дом.