Сундук с серебром

Однако, несмотря на все свои страхи, Тильда испытывала порой жгучую потребность кому-нибудь исповедаться. Как-то вечером она совсем уже было собралась припасть к плечу Дольфи и, выплакав свое горе, во всем ему признаться. Выложить все без утайки. Она чувствовала, что должна это сделать, ибо ее мучило сознание вины перед ним, усугублявшееся молчанием. Она уже было прильнула к его плечу, но тут же подавила готовое вырваться из груди рыдание, и слова застыли на ее губах…

Сокрушенная и подавленная, желая искупить свою вину перед Дольфи, она отдалась ему без сопротивления. Потом разрыдалась. Напрасно она надеялась, что близость с ним поможет ей открыть ему свою страшную тайну. Сквозь всхлипыванья рассказала она лишь о той ночи, с которой пошли все ее злоключения. Остальные слова заморозило холодное удивление Дольфи.

С того дня Тильда металась между счастьем и мучительным предчувствием его близкого конца. Дольфи все больше окутывал себя какой-то непроницаемой тайной, в глазах его появилось что-то чужое, неприступное. Он словно отгородился от нее колючей изгородью. Между тем к старой тайне прибавилась новая, которую надо было ему открыть. Она говорила взглядами, но он не хотел понимать. Наконец она почувствовала, что стала для него обузой, от которой он не прочь освободиться.

Тильда не удивилась, когда он сказал:

— Я оставил службу. Уеду куда-нибудь в другой город.

Сердце ее рыдало, колени подламывались, но она не заплакала, что весьма озадачило Дольфи.

— Когда ты едешь? — спросила она.

— Через три дня.

— Так скоро? — Тильда и этому не удивилась.

— Я вернусь, — добавил он. Она знала, что он не вернется, никогда не вернется и говорит это только ей в утешение.

Однако Тильда считала, что должна поделиться с ним своей мечтой. О прошлом она говорить не станет — сейчас это не имеет значения. Он выйдет в ясное весеннее утро, конечно, бледный, но сияющий, и она откроет ему душу. Он прижмет ее к своей груди, и она будет ему еще милей, чем прежде. Из-за этого он, конечно, не останется здесь и потом не вернется, но все же одна из ее тайн жарким пламенем будет гореть в его памяти. Он будет знать, что она родит ему ребенка, что она остается совсем одна в чужом городе и все равно ни на что не жалуется!

Машины заработали, пароход задрожал всем корпусом. Из труб повалил густой черный дым и грязной тучей повис над молом. Пассажиры приходили пешком, приезжали в колясках, в автомобилях и по трапу поднимались на палубу. Раздался свисток. До отплытия оставалось четверть часа.

Дольфи еще не было. Тильдой овладело беспокойство. От волнения она растеряла все приготовленные заранее слова. Теперь они не успеют даже наскоро попрощаться. Горечь перехватила горло, затрудняя дыхание.

«Может быть, он решил не ехать», — подумала Тильда, сама не веря в такую возможность. Послышался второй свисток. Оставалось всего пять минут.

Вдруг к пристани подкатила коляска, из нее выскочил Дольфи. Расплатившись с извозчиком, он взял чемодан и только тут заметил Тильду.

Дольфи так изумился, точно увидел ее на том берегу, где ему предстояло сойти с парохода, хотя он мог бы догадаться, что она придет. Дольфи протянул ей руку.

— Видишь, чуть было не опоздал.

Тильда дрожала, все вокруг нее качалось: земля под ногами, дома, пароходы, море и небо… Приготовленные слова застряли в горле, даже попрощаться у нее не было сил.

— Господа отъезжающие! «Леванте» отправляется. Господа, поторопитесь!

Дольфи вздрогнул и снова пожал Тильде руку.

— Прощай, думай обо мне!

— И ты… — с трудом выдавила Тильда.

Кто знает, что еще хотела она сказать, но голос ее замер. Неподвижная, точно статуя, провожала она глазами поднимавшегося по трапу Дольфи. Он обернулся… еще раз… еще… Тильда махала ему платком, почти не видя сквозь застилавшие ее глаза слезы огромный темный корпус парохода.

Пароход медленно отчаливал. Пассажиры все уменьшались и уменьшались и наконец стали такие крошечные, что уже невозможно было различить отдельные фигуры. Люди на берегу все еще махали платками, хотя пароход совсем скрылся в сером сумраке и на спокойной поверхности моря виден был лишь верх труб.

5

Два месяца спустя рыжеволосый веснушчатый полицейский отвел Тильду в участок. Он был немногословен, но зато с большой охотой слушал других. Шел он таким широким, размашистым шагом, что Тильда едва поспевала за ним.

Тильда была легко одета и дрожала от холода. Губы ее скривились в горькой усмешке, лицо выражало страх. А в глубине души полыхал пожар.

— Зачем меня вызывают в участок? — уже в третий раз спросила она.

— Комиссар вас вызывает.

— Что ему от меня нужно?

Полицейский уже дважды говорил ей, что не знает этого, а потому пропустил вопрос мимо ушей.

— Я же ничего не сделала, — всхлипнула Тильда.

Ее провожатый молча свернул с главной улицы на пустынную боковую улочку и оглянулся — не отстала ли Тильда.