Сундук с серебром

На другой день Михале пришел к Пологару. Веки у него отяжелели, глаза он прятал. Хозяйка поставила на стол миску с едой. Он ел потихоньку, жевал не торопясь, чтобы не выдать, как он голоден. Поел, и тогда Пологариха велела ему накосить в саду травы для скотины.

— Хозяйка нашла мне дело, — заморгал он глазами, увидев проходящего Пологара.

— Так, так. — Пологар, глядя в сторону соседа, подобрал с земли камень. — Видал, что делают куры Гричара? Вечно что-нибудь потравят! Кшш!

Он швырнул камень; птицы с кудахтаньем разбежались.

Вот ведь как — Пологар ничуть не удивился, увидев его с косой в своем саду. Михале подумалось, что Пологариха позвала его к столу по приказанию мужа. Эта мысль наполнила его сердце горечью. И все же у него не хватило мужества бросить косу и раз и навсегда повернуться к соседу спиной.

— Приходи завтра, — сказали ему за ужином. — У нас работа никогда не переводится.

Он пришел. Работа и в самом деле не переводилась. Приближалось лето, старший сын служил в армии, младший пошел по дурной дорожке. И каждый вечер Михале снова слышал:

— Приходи завтра, приходи!

Через неделю его уже и не звали. Сам приходил. Садился к столу как батрак, брался за любое дело.

Михале не привык к тяжелой крестьянской работе, уставал, но постепенно все больше свыкался. Чувство горечи, которое так мучило его вначале, пропало, и он отдался течению беззаботной жизни, которая так соответствовала его натуре. Пришел, подсел к полной миске, и ни о чем не надо беспокоиться. Он не батрак. Батрак не спит в собственном доме. И не поденщик, у поденщика нет постоянной работы. Тихо, удовлетворенно улыбался он себе в усы.

Так он думал и чувствовал в первые дни. А потом эту тихую удовлетворенность стали отравлять капли горечи и унижения. С Пологаром было нелегко ладить. Он был крепким мужиком и в работе не знал ни меры, ни устали. Часто Михале пыхтел, как молодой бычок, которого впрягли рядом с конем. Пологар время от времени покрикивал на него, как на пастуха. Михале косо поглядывал на хозяина, брань и скверное слово готовы были сорваться с языка, но приходилось сдерживаться. Он сам себе удивлялся: день ото дня он становился все податливее, покорнее. Только ночью, в часы бессонницы, бормотал проклятия и сжимал кулаки, все упорнее росла его ненависть к Пологару.

Нет, Михале не упрекал его за землю, хотя ему становилось грустно, когда он ступал на свою бывшую ниву. Где там было сохранить землю человеку с его характером, рано или поздно она все равно уплыла бы из рук. Что касается цены, тут тоже не было обмана; так считали все односельчане. Но где-то в подсознании, где теплилась гордость, все определеннее рождалось чувство безграничного унижения, отнимавшее покой и сон.

Пологар не давал ему ни лиры. Каждый раз, рассчитываясь с поденщиками, он молча обходил Михале как бродягу, которого лишь из милости не гонят из-за стола. У него не было денег на табак; набивал трубку, одалживаясь то у одного, то у другого, или курил сухие буковые листья и чемерицу. Иногда возвращалась старая страсть к вину, он мрачнел и замыкался в себе; оставаясь один, съеживался и плевался от злости. Горечь мутила его мысли и чувства, терзала душу.

Что надумал Пологар? Может, он заплатит в конце года. Хоть бы заикнулся… Михале вопросительно смотрел на него, заводил разговор на эту тему, но Пологар, лукавая лиса, представлялся слепым и глухим, если ему не хотелось чего-либо видеть или слышать. Михале ругал его при соседях: авось передадут, может, дойдет до этого скупердяя. И ничего, хоть лопни! А самому рот открыть не хватало смелости: обходными путями он надеялся избежать разочарования, что караулило его в засаде.

Однажды встретил его Кланчар.

— Хотел было попросить тебя прийти ко мне покосить, — сказал он. — Только как бы Пологар тебя не хватился.

Михале сплюнул с досады.

— Я еще ему не слуга. Спрашивать его не собираюсь! До сих пор гроша ломаного мне не заплатил.

Ночью его мучила совесть, как мальчишку, который собирается сбежать. Встал чуть свет и отправился к Пологару, но неожиданно повернулся и пошел к Кланчару.

Пробыл у него семь дней, потом три дня пил, а четвертый отсыпался. Когда пришел в себя, его охватил такой страх, такое отчаяние, что стиснуло сердце.

Униженно, с опущенной головой и бегающим взглядом явился он к Пологару. Хозяйка, едва ответив на его приветствие, повернулась к нему спиной. Он вошел в комнату. Пологар большими шагами, словно сеял, ходил от стены к стене; вошедшего резанул ледяным взглядом.

— Давненько тебя не было.

— Кланчар меня попросил, — сжался Михале. — Я обещал ему. А потом заглянул в корчму.

Он оправдывался, словно какой-то сопляк. Провел рукой по лбу и в полной растерянности шагнул к столу.

Пологар, расставив ноги и выкатив глаза, остановился перед ним.

— Кланчар попросил? — загремел его резкий голос. — Когда дел невпроворот, ты идешь работать к другому? Может, ты и сейчас пойдешь к Кланчару, а? Иди же!