Сундук с серебром

Михале удивленно смотрел на него. Пологар никогда не интересовался его дочерью. Если заходил разговор о ней, он притворялся, будто не слышит. А теперь допрашивает упорно, даже с наслаждением. Что случилось?

— Когда она мне писала? — Он набрал полную ложку и, не поднимая глаз от стола, медленно жевал. — Погоди! — Он замолчал, словно роясь в своей памяти. — Намедни было… да, да! На прошлой неделе получил…

— И что она писала?

Пологар выразительным взглядом обвел домашних, которые ничего не понимали. Но для Михале каждое слово было раскаленным гвоздем, который вонзают ему в сердце. Он все яснее понимал, что здесь кроется нечто скверное. Он продолжал есть, но теперь еда казалась ему отравленной. Как хотелось бросить ложку на стол, выругаться и выбежать за дверь.

— Я уже сто раз рассказывал, что она пишет, — безвольно ответил он. — Скоро вызовет меня… В любой день…

Пологар больше не мог сдерживаться.

— Брешешь! — заорал он. — Это ты малым детишкам рассказывай, а не мне!

Михале так и остолбенел, ложка вывалилась из рук, холодный пот выступил на лбу. Убежденность, с которой он держался за свои мечты, теперь сменилась страхом и сомнением.

— Зачем мне врать? — Его голос звучал резко и ожесточенно. — Какая мне с этого польза? Как говорю, так и есть. Хочешь верь, хочешь нет! Пологар издевательски засмеялся.

— Так и есть! — передразнил он. — Нет, не так, — почти взвизгнул он. — Совсем не так! Ничего похожего. Чтобы такую барышню и содержала община!

Михале отодвинул ложку, спазма перехватила горло. Ему было жарко, точно за пазуху насыпали раскаленных углей. Он вглядывался в лицо Пологара, стараясь поскорее прочесть всю правду. Не похоже было, что Пологар лжет. Его ожесточение и злорадство выглядели очень уж непритворными.

— Что ты говоришь? — с трудом выдавил из себя Михале.

— А то говорю, что общине придется заплатить за Ангелцу. За родильный дом, больницу и не знаю за что там еще. Вот что получилось из твоей благородной барышни.

Пологар разошелся. Он говорил горячо, глаза его сверкали… Михале узнал довольно. Он не мог понять все сразу, голова его работала слишком медленно, но это не меняло существа дела. Сто лет будешь придумывать и не выдумаешь столько горя, сколько жизнь может обрушить за раз. Разве он виноват? И все же с каким наслаждением этот человек унижал его перед домашними, после этого он на них и взглянуть не посмеет! Пологариха смотрела на стол, все опустили глаза. На неподвижных лицах пробивалась усмешка. Он чувствовал себя таким маленьким, таким униженным. Слова не шли у него с языка. Это, впрочем, и не помогло бы. Теперь и правду скажешь — никто не поверит. Он не мог оставаться на месте.

С тяжелым прерывистым вздохом он встал из-за стола и, спотыкаясь, словно пьяный, вышел из комнаты.

Домой не пошел. Не хотелось идти по тропинке через сад мимо окон, чтобы его еще раз проводили насмешливыми взглядами. Добрел до конюшни, где часто лежал по воскресеньям после обеда. Нащупал в темноте кучу сена и свалился на нее. Казалось, он напился крепкой ракии. Закинув руки под голову, устремил глаза вверх, в темноту, где виднелась щель в крыше. На сердце было гадко. Мысли, набегавшие одна на другую, путались, словно повилика. Будто он пьяный заблудился в пустыне и нет ему спасения.

Но постепенно чувства его улеглись, мысли стали проясняться, словно небо после грозы, подчиняясь какой-то логике. Слова Пологара все еще раздавались в его ушах. Он не мог поверить им, это же пустые слова, как им верить. Но они росли, наполнялись смыслом, тщетно он мотал головой, пытаясь отогнать их.

Пологар не соврал. Нет! Михале должен был снова и снова повторять себе это. Да, он был жесток, но не лгал. Сколько бедняга ни противился, опровергая каждое слово в отдельности, ничто не помогало. От этого он не мог спастись, не мог спрятаться в своих фантазиях. Все, что он построил себе в утеху, рухнуло в один миг, как домик, построенный ребятишками из лучинок. Больше он не мог обманывать ни себя, ни других.

И если рассудить хорошенько и трезво, именно так и должно было кончиться. Нет, не вышла Ангелца замуж, не было у нее своего дома, не было мужа, который работает на железной дороге. Ничего не было! Потому она и не писала ему. И теперь он не знал, что делать со словами, сказанными ею тогда. В последнее время он чаще думал о себе, чем о ней, вот и сейчас лишь ради себя пытался понять, что с нею случилось. Ответа не надо было искать, его дал Пологар. Правда, без всяких подробностей, в самых общих чертах, но и этого достаточно. Раньше он ни разу не подумал, что такое может случиться, но сейчас происшедшее показалось ему почти естественным и вполне понятным. Уже одно молчание должно было навести его на подобную мысль. Он не сжимал кулаки, не проклинал и не бранил свою дочь, не укорял и не осуждал ее. Сочувствие смешивалось в нем со стыдом. Теперь, глядя в глаза соседям, он увидит в их взглядах ее несчастье и свое поражение. Главное — свое поражение.