Сундук с серебром

Пробурчал что-то и торопливо зашагал по тропинке. Он почти бежал среди шумящих на ветру деревьев. Сунул руки в карманы, нащупал пачку табаку, смял ее и сердито отшвырнул. Что с ним делать? Еще обвинят в воровстве. Ухмыляясь, свернул с тропинки на круто спускавшуюся проселочную дорогу.

Ночь была мрачная, ветреная, тревожная, как бывает осенью. Земля влажная, воздух насыщен запахом прели. Порывистый ветер гнал с севера облака. Звезды то скрывались за ними, то опять появлялись. Гребни гор, черные и застывшие, вонзались в низкое небо. Дорога, которая, подобно узкому, глубокому желобу, тянулась между двумя плетнями, была совсем темной, только кое-где белели камни.

Михале шел крупными шагами, сунув руки в карманы и пристально вглядываясь в темноту. Ему казалось, что он, словно на туго натянутой веревке, балансирует на какой-то мысли, стараясь не потерять ее. Он спешил, точно за ним гнались, а может быть, боялся, что ненависть слишком быстро остынет и он просто вернется назад. Миновал лес. Перед ним во всю длину дороги лежала полоса земли, в ее дальней части был расположен нижний конец села. Дома прятались среди деревьев, сквозь густую сеть ветвей чуть мерцали их оконца. Более ярко была освещена только корчма и жандармский участок.

Участок! Он никогда еще не был в этом доме. Он не видел ни корчмы, ни остальных домов, взгляд его был прикован к точке в самом конце дороги. С потонувшего в темноте здания, о котором можно было догадаться лишь по освещенному окну, он не спускал глаз даже тогда, когда брел по дороге, сбегавшей со склона.

И все-таки именно сейчас он почувствовал неуверенность. Казалось, замысел ускользает у него из рук и он только силой удерживает его. Стремясь побороть колебания, он вспоминал немногие известные ему итальянские слова, пытаясь сложить из них фразы. Много ведь не надо, несколько слов, несколько жестов, все остальное сразу поймут.

«Покажу я ему!» — стискивал зубы Михале. Но на дне души, где-то на самом дне таился страх, навсегда въевшийся в его душу, и прогнать его было невозможно. Страх все больше темнил сознание, наливал свинцом ноги.

Чем ближе к домам, тем медленнее он шагал. Из корчмы слышался приглушенный гомон, отблески света падали на дорогу. Михале становился все нерешительнее, смятение росло, сжимало душу. Ему вдруг захотелось оказаться далеко отсюда, хотя бы в получасе пути, чтобы еще раз хорошенько все обмозговать. Но он уже стоял перед маленькой калиткой, сразу за которой был дом. Остановился в тени, рядом с полосой света, падавшей через окно без занавеси. В окне двигалась тень, то появляясь у самого стекла, то опять исчезая в глубине. Кто-то ходил по комнате. В этот последний миг его удерживала не только нерешительность, не только боязнь гнева Пологара. Смелее и честнее было бы поджечь крышу над головой хозяина, чем сделать то, что он надумал. Михале ужаснулся. Что такое с ним? Фу!

Эта мысль была такой сильной, такой убедительной, что моментально заслонила все остальные. И все-таки он не мог уйти, желание отомстить снова с ядовитой силой захватило сердце. Он боролся сам с собой, капли холодного пота выступили на лбу.

Наконец он решился. Не пойду! И вздохнул облегченно, словно свалил тяжесть с души. Не сразу заметил, что кто-то идет по дороге; Михале уже отошел от забора, собираясь вернуться домой, но вдруг увидел перед собой человека.

Старый Петернель остановился и в темноте пристально вгляделся ему в лицо.

— Что с тобой?

Михале вздрогнул, точно старик поймал его на месте преступления.

— Вот думаю, сто чертей на его голову, — пробормотал он и запнулся, точно ему не хватало дыхания, — идти в корчму или нет.

— Иди, конечно, иди. Воскресенье ведь. Время есть.

Они пошли дальше.

— Да, да, — горько усмехнулся Михале. — Времени хоть отбавляй, а денег ни гроша.

Они пересекли лучи света, пробивавшиеся сквозь ветки, ноги вязли в грязи. Старый Петернель помолчал.

— Коли денег нет, могу одолжить немного.

Старик был зажиточный и часто помогал лишь из желания побахвалиться… Михале мучительно хотелось пить, горло пересохло. Но жажда терзала его больше от волнения, чем от застарелой страсти к вину. Теперь его неудержимо потянуло в корчму, хотя только что он даже и не помышлял об этом. От мести он не отказывался, злая мысль слишком глубоко засела в его душе. И все-таки надо подумать и найти что-то другое. Но вначале следует набраться храбрости.

— А когда я тебе верну? — попытался побороть искушение Михале.

— Неважно! Вернешь как-нибудь. Ты честный человек. Правда ведь? А разве Пологар тебе ничего не платит?

Михале взял деньги, сунул их в карман. Ему было стыдно.

— Ничего, — он громко откашлялся. — Почти ничего. Мелочишка на курево не в счет. Злой он человек. Бывают на свете и злые люди. Без души.

— Правда, — подтвердил старик. — Люди часто хуже зверей. Звери никогда не причинят тебе зла, разве что когда защищаются или по неловкости, — а человек — упаси Бог!

— Мог бы — съел с потрохами. А ты терпи. Был бы я покруче, как другие, дело бы лучше шло.