Утро Клавдии всегда начиналось одинаково: с трёхглазой яичницы, вчерашнего кофе и старого пожарника, проходившего мимо окна. Пожарник неизменно кивал, встречаясь с Клавдией взглядом, и шёл дальше в сторону пожарной станции. Клавдия допивала кофе и переворачивала чашку, чтобы затем в разводах чёрной гущи разглядеть, что уготовил ей новый день. Обычно он не готовил ничего, кроме пустых хлопот, обозначенных на стенках чашки равномерной рябью, напоминавшей тусклый узор на крылышках ночной бабочки. А чего ещё могла ждать женщина, которая и сама себе виделась сухой печальной молью?
Клавдия знала с детства, что к ней не посватается даже рябой Яков, ведь когда она родилась, красота прошла мимо, даже не плюнув в её сторону. В наследство от матери девочке достались тонкие, как пух, серые, будто присыпанные пылью, волосы, а от отца – впалые щеки и всегда плотно сжатый безгубый рот.
Правда, к семнадцати годам, когда Клавдия полностью созрела, выяснилось, что и ей кое-что перепало: на худосочных грудях вдруг выросли твёрдые, как лесные орехи сосцы, такие выпуклые, что их не могли скрыть даже несколько слоёв толстой ткани. Как-то раз Яков, который к тому времени как раз покрылся лиловыми прыщами, больно ущипнул Клавдию за одну из этих мозолящих глаза выпуклостей. Пожалуй, это было все, что Клавдия могла припомнить по части мужского внимания.
Тридцать пятая осень застала Клавдию за похожим на все предыдущие завтраком, как раз во время гадания. Одиночество её, когда-то прежде удушливое и заполнявшее собой весь дом, постепенно съежилось и теперь помещалось в хлебной миске и пахло прошлогодними яблоками. Ярко-желтый лист влетел в окно и приземлился прямо в кофейную чашку, смазав узор начинавшегося дня. Вслед за вторжением осени, как будто этого было мало, раздался стук в дверь.
За дверью стоял пожарник. В его руках было что-то, что разрушало образ не только самого пожарника, но и привычной для Клавдии действительности в целом.
– Это вам. Велели передать, – он протянул женщине клетку, в которой сидел большой белый попугай.
– Кто велел? – Клавдия переводила непонимающий взгляд с мужчины на птицу и обратно.
– Какой-то моряк. Сказал, что в Александрийском порту некий молодой человек в белой рубахе попросил его взять клетку на корабль и по прибытии в наш город доставить ее в дом номер десять, что на улице Святого Августина. Моряк очень торопился обратно на корабль, а мне все равно по пути…
Женщина собралась было возразить, что, мол, это какая-то ошибка, но птица вдруг расправила крылья и завопила: «Кла-а-авдия! Любо-о-овь моя!»
– Ну, вот видите, птица ваша! Тут, в клетке, ещё и письмо. Немного загажено, но печать не тронута, – пожарник сунул клетку в руки Клавдии и удалился.
Ошеломлённая женщина долго стояла посреди комнаты, не понимая, что ей делать с этим странным, свалившимся как снег на голову подарком. Наконец она решила, что подумает об этом позже, а пока клетку необходимо куда-нибудь пристроить. Взгляд Клавдии остановился на спускавшемся с потолка крючке, к которому когда-то давно крепился подсвечник. Лучшего места было не найти. Повесив клетку, Клавдия достала из неё конверт и некоторое время разглядывала его, не решаясь открыть. Она не была уверена в том, что ей следует читать письмо, непонятно кем написанное, но всё же, собравшись с духом, сломала печать и открыла конверт, из которого тут же выпали на ладонь три пахучих зернышка кардамона. Послание начиналось с крика попугая: