Супербоги. Как герои в масках, удивительные мутанты и бог Солнца из Смолвиля учат нас быть людьми

К концу десятилетия я уже выползал из панциря. Я зарабатывал комиксами, жил в Глазго, в вест-эндской квартире с красавицей-подругой и четырьмя котами, играл в группе и творил искусство вместе с сестрой и нашим кружком прекрасных творческих друзей. Я добился успеха. Мы ходили в лондонские рестораны с роскошными официантами-трансвеститами. Министр культуры Франции пригласил меня на ужин в Ангулеме. Меня обхаживали кинематографисты, продюсеры и их сказочные помощницы. Комиксы и искусство. Возводились мосты. Британцы готовы были пробовать что угодно. У них были друзья, у друзей были группы. Когда Pop Will Eat Itself спели «Алан Мур знает толк»[212], мы сполна пережили восторг вступления в мейнстримные поп-чарты.

Работая над «Роковым патрулем», я черпал идеи в искусстве, культуре и галлюциногенах. «Роковой патруль» с изломанными угловатыми рисунками Ричарда Кейса вернул Самых Странных в Мире Героев к корням и подарил мне свободу наконец-то быть собой. Мои старания привлекли внимание исследователей постмодернизма, таких как Стивен Шавиро, который в книге «Роковые патрули» проводил лестные параллели между моей работой и некоторыми из величайших течений постмодернистской мысли. Вот этого я и хотел. Мои высокоразвитые попытки коммуникации были достойны высокоразвитого дискурса. Наконец сбывалась стародавняя мечта о школе искусств. Успех графического романа создал спрос на новый материал, достойный этого продвинутого формата, и у меня была одна задумка, которая должна была подойти. «Хранители», как структурированные, драгоценные фильмы Питера Гринуэя, больше не отвечали моим вкусам. Мы с коллегами были выскочками с большими идеями и неправдоподобными амбициями. Комиксы мрака и морока больше ничего не могли сообщить мне о жизни. Я сознательно отвернулся от злых улиц, пожарных гидрантов и дымящихся канализационных люков Миллера и обнаружил то же, что Морт Уайзингер: мерцающее золото в душевном белье. Пока все прочие ломали головы над колесиками механизмов, которые позволят супергероям действовать в строго реальных условиях, я решил, что займу плацдарм в мире грез, автоматического письма, видений и магии, где после многих лет пуританства внезапно почувствовал себя как дома. Моя мрачная история про Бэтмена «Лечебница Аркхем. Дом скорби на скорбной земле», слямзившая подзаголовок из стихотворения Филипа Ларкина «Придя в церковь»[213], была осознанно эллиптической, европейской и провокационной. Она нарочно сочинялась для эпохи подарочных супергеройских графических романов, и в DC Comics никогда еще не выходило ничего похожего.

«Лечебницу Аркхем», созданную совместно с художником Дэйвом Маккином, я предложил под 64-страничное издание «престижного» формата, как это тогда называлось, предназначенного для новой мейнстримной аудитории арт-супергероев. То есть бумага получше, плотная обложка и корешок как у настоящей книжки. Проект в «престижном» формате был одним из новейших означающих успеха, и я надеялся, что теперь меня заметят. В итоге для нашего проекта создали новый формат – он совершил революцию в макетировании и шрифтовом дизайне, но обложка распадалась в руках у читателя, едва с издания (в остальном шикарно оформленного и стоившего 15 долларов) снимали пленку, отчего тот факт, что история происходит 1 апреля, оборачивается жестоким совпадением.

Я много чего хотел доказать и стремился оставить след. «Лечебница Аркхем» задумывалась плотной, символичной, нутряной – сознательный ответ на господствующее течение голливудского реализма. Вместо Орсона Уэллса, Альфреда Хичкока, Скорсезе и Роуга на нас повлияют Кроули, Юнг, Арто и «Марат / Сад» чешского кинематографиста-сюрреалиста Яна Шванкмайера, а также его английские апостолы братья Куай. Наша история загустеет от значений Таро, и у нас получится иератический, иносказательный и вполне намеренно неамериканский взгляд на американскую икону. История безумцев и парий. История не о реальном мире, но о содержимом головы – головы Бэтмена, нашей коллективной головы. И «Лечебница Аркхем» задела чувствительные струны.

Я писал ее в 1987 году – месяц, почти не отвлекаясь. Я засиживался допоздна, чтобы вызвать делирий. Ни наркотиков, ни алкоголя – пришлось извлекать безумие из знакомых тайников: в половине пятого утра, проработав пятьдесят часов без перерыва, я выискивал материал в своих дневниках снов и самых страшных детских воспоминаниях. В итоге у меня, пожалуй, вышла вполне внятная декларация о намерениях. Мне казалось, получился тот самый высокоразвитый комикс, в возможность которого я верил, – он доказывал, что серьезная супергеройская история не обязана непременно быть реалистичной.