Супербоги. Как герои в масках, удивительные мутанты и бог Солнца из Смолвиля учат нас быть людьми

В комиксах еще попадались любопытная научная фантастика и фэнтези – они были достаточно «взрослые» и не оскорбляли моей нежной подростковой души, – однако супергерои совсем захандрили. Многие яркие фигуры сменили пластинку, оставив по себе лишь атмосферу вялой ностальгии. Ремесленники выдавали грамотную работу согласно безопасным внутренним требованиям, и работа эта редко получалась прорывной. Супергеройский концепт бежал на месте, как Флэш на Космической беговой дорожке, умевшей доставить его только туда, где он уже был; осталась лишь череда послеобразов, ископаемых пустых жестов, уже не соотносившихся ни с чем, кроме логики собственной таинственной искусственной целостности.

Настоящая жизнь бурлила в других фантазийных жанрах – варвары, хорроры, научная фантастика. В эти истории лучше вписывалось более взрослое содержание, они демонстрировали трудоемкую, прихотливую художественную работу в черно-белых журналах, где новому цинизму было самое место. Супергерои застряли – они летали кругами. Самодельные геройские книжки, которые мастерили мы с друзьями, смотрелись современнее и релевантнее любого американского комикса.

Мой интерес к комиксам перечеркнула возродившаяся наэлектризованная страсть к одежде, пластинкам и музыке. На праздник панка я припозднился – в 1978-м все уже закончилось и Sex Pistols отошли в историю. Я держал дистанцию в период первого расцвета новой парадигмы, когда со стен комнаты отдыха шестого класса опали пригородно-сюрреалистические обложки альбомов Yes Роджера Дина и взамен наросла новая кожа из фотографий Sex Pistols, пинапов с Blondie, коллажей с Buzzcocks, радикальным шиком Clash. Я был последовательным аутсайдером и не желал примыкать к этим новым музыкальным увлечениям, которые принял за какой-то нацизм, как-то раз увидев фотографию Сида Вишеза со свастикой на нарукавной повязке. Я ненавидел пацанов, которые, стараясь не отстать, стригли длинные волосы и выкидывали в мусорку свои дерьмовые прог-роковые альбомы. Так или иначе, я ненавидел практически всех без различий, и панк-рокеры стали просто очередным пунктом в списке всякого говна.

Но, как мы все знаем, из фанатиков выходят лучшие новообращенные. Как-то вечером в четверг я валялся на диване, а по телику шли «Самые популярные»[158], и тут Поли Стайрин со своей группой X-Ray Spex запела песню со своего нового сингла – бодрый шербетовый шторм чистой панковской психоделии под названием «The Day the World Turned Day-Glo»[159]. Когда они доиграли последний пылкий припев, я уже был панком. Я всегда был панком. Я всегда буду панком. Для меня панк свел воедино все. Романы Майкла Муркока про Джерри Корнелиуса – это панк. «Правящий класс» Питера Барнса[160], Деннис Поттер[161] и «Заключенный» – тоже панк. «Заводной апельсин»[162] – панк. «Если…» Линдсея Андерсона[163] – панк. «Монти Пайтон» – панк. Сексапильные девочки фотографа Боба Карлоса Кларка[164] – панк. Комиксы – панк. Даже книжки Ричмал Кромптон про Уильяма[165] – панк. Собственно говоря, как выяснилось, практически все, что мне нравилось, – это панк.

Впервые с начальной школы Мосспарк мир обрел какую-то логику. На моей внутренней небесной тверди выстраивались новые блистающие созвездия. Я словно родился заново. Всеобщий дух «делай, что хочешь делать», возвратился ко мне, ухмыляясь с любительских пластинок, которые я покупал и лелеял, хотя проигрывателя не имел. Синглы групп, которые зачастую толком не умели ни играть, ни петь и все равно писали прекрасные яростные песни, изливали свои юные души, свой опыт и вдохновение в записи, за которые платили из пособия по безработице. Если эти блистательные ушибки так могут, я, такой же ушибок, тоже смогу. Когда в «Самых популярных» появился «Jilted John», альтер эго актера и комика Грэма Феллоуза, и спел про автобусные остановки, неудачный роман и кризис сексуальной идентичности[166], меня заворожило его бесстыжее любительство, его низведение величайших проблем поп-музыки до обзывательств в песочнице, его деконструкция мачистского рок-вокала до женоподобного хныканья шеффилдского нюни.

Эта музыка отражала мой опыт подростковой жизни, серии горьких обломов и разочарований, которые можно в итоге искупить искусством и музыкой, если достанет юмора, интеллекта и хоть крохи таланта. Для меня в этом и был настоящий панк, подлинная оборотная сторона крутизны, и я почувствовал, что всемогущ. Лузеры, отвергнутые, прежде безголосые получили возможность показать, как они способны оживить застойную культуру. На нашей стороне была история, а терять мне было нечего. Мне исполнилось восемнадцать – я пока ни разу не целовался с девушкой, но, быть может, еще не все потеряно. Мне было что сказать, я это понимал, и панк бросил мне спасательный трос, дал мне кредо и лексикон – звуковое сопровождение моей миссии художника-комиксиста, ворчливое ободрение. Уроды, бояки, чудики: можно быть не таким, как все, это ничего страшного. Более того – только так и надо.