Супердвое: убойный фактор

– Вы думаете, что говорите, Трющев?! – взорвался Сталин.

– Так точно, товарищ Сталин.

– О чем же вы думаете?

Берия замер, а на Меркулова было жалко смотреть. В тот момент мне стало окончательно ясно, что Всеволод Николаевич никогда не напишет хорошую пьесу. Не успеет. Помрет от страха или будет расстрелян за недостаток таланта. Но в любом случае со мной расправятся раньше, чем с Меркуловым.

– Я предлагаю отозвать Первого и заменить его Вторым, который по всем статьям подходит под предложение Майендорфа.

Наступила тишина. Я бы не назвал ее мертвой – обычная предрасстрельная тишина, которая бывает после команды «пли!».

Петробыч прошелся по кабинету. Маленков настолько глубоко втянул голову в плечи, что головы у него вроде как бы совсем не оказалось.

Молотов и Ворошилов невозмутимо поглядывали в стол. Высказывать свое мнение они явно не спешили.

Наконец Петробыч подошел ближе, ткнул в меня трубкой.

– Это вы один придумали или все вместе?

Хороший вопрос – из огня да в полымя.

Я, руководствуясь советом Меркулова, сказал правду:

– Это моя идея, товарищ Сталин. Руководство работает над ней.

– Ну-ну, работайте… – посоветовал Петробыч, затем, после короткого молчания, он уже более оживленно поинтересовался: – Вы настолько уверены в Шееле?

– Так точно, товарищ Сталин.

– На чем держится ваша уверенность?

– Шеель искренне увлечен ракетной техникой. Возможность познакомиться, тем более поработать в этой области, будет для него высшей наградой. А поработать ему придется. Генерал Дорнбергер и главный ракетчик Вернер фон Браун дураков возле себя не держат, следовательно, Шеелю будет где применить свои наработки. Он будет интересен врагу как источник, пусть и малосведущий, в нашей ракетной программе. Причем этот пробел мы можем восполнить.

– И что? Где логика? Что толку для нас, если барончик поделится с врагом нашими секретами?

– У нас особых секретов по этой части нет, но разворот работ по этой тематике в Германии свидетельствует, что они чуют поживу. Мы не имеем права прохлопать возможную угрозу. Есть данные, что они строят беспилотный ракетный самолет с выдающимися характеристиками.

Сталин не ответил. Он несколько минут расхаживал по кабинету.

У меня на лбу выступили капельки пота. Мне стало стыдно, но я не решился их вытереть, за что потом не раз упрекал себя. И в тюрьме, и на воле. Человек должен всегда оставаться человеком. Другими словами, умение сохранять дистанцию – это одно из важнейших условий согласия. Выступил пот – аккуратно вытри его, невзирая на чины, звания, авторитет. Иначе что получается, Сталина мы боялись больше, чем агентов гестапо?

Наконец Петробыч приблизился ко мне, ткнул в меня трубкой. Мы были с ним одинакового роста.

– Послушайте, Николай Михайлович, партия привыкла доверять своим членам, но неужели Шеель, оказавшись в Швейцарии, не пытался сбежать?

– Пытался, товарищ Сталин, но потом одумался.

– То есть как одумался? Вернулся?

– Нет. Я держал его под контролем. Он побродил по городу, нарвался на полицейского. Шеель показал ему документы и тот сказал ему – держись, товарищ!

– Цис рисхва[55], так и сказал?!

– Так точно.

– Полицейский?!

– Так точно.

Сталин надолго задумался, потом заявил:

– Вот что, товарищ Трющев. Вы передайте товарищу Шеелю, что когда я в первый раз оказался за границей, а это случилось в 1906 году, в Стокгольме, на партийном съезде, воздух буржуазной свободы тоже сыграл со мной злую шутку. Товарищ Ворошилов может подтвердить, – он указал мундштуком на вскинувшего голову Климента Ефремовича.

Тот охотно, кивком подтвердил.

Петробыч продолжил:

– Нас поселили в одной комнате. Гостиница была дешевая, средств у партии было мало. Там же мы и столовались, внизу, в кафе. Надеюсь, я не выдам секрета, если скажу, что товарищ Ворошилов, впервые оказавшись за границей, растерялся. Когда он в первый раз появился в кафе, ему подали дежурное блюдо. Я сейчас не помню – то ли яичницу с ветчиной, то ли жареный картофель.

Ворошилов поправил вождя:

– Жареную картошку с беконом.

Петробыч ткнул в его сторону трубкой.

– Вот видите, товарищ Трущев, он вспомнил, – затем не без удовольствия продолжил. – С тех пор стоило товарищу Ворошилову появиться в кафе, как ему сразу подсовывали жареную картошку. Он уже на нее смотреть не мог, но мирился. Трудно высказать претензии, не зная языка. Я же, напротив, не испытывал никакого смущения перед этим мелким лавочником и потребовал у хозяина объяснить, что в меню это такое, а что это. Хозяин объяснил, и товарищ Ворошилов впервые отведал рисовую запеканку с киселем…

– Бифштекс с кровью, – уточнил Климент Ефремович.