Супердвое. Версия Шееля

Куратором Шееля был назначен некий Август Вильгельм Штромбах, в ту пору неприметный лейтенант, а ныне высокопоставленный сотрудник Абвер–Ц* (сноска: отдел занимался административными, кадровыми, финансовыми и юридическими вопросами, вёл центральный архив и картотеку агентов. После отстранения Канариса и реформирования абвера в начале 1944 года часть отела вошла в состав гестапо). Как‑то во время конспиративной встречи, ностальгируя насчет былого, Альфред–Еско проговорился, будто Штромбах сначала предложил ему отправиться в США – там, мол, и климат помягче, и начальство подальше. Для этого, осторожно намекнул Штромбах, было бы неплохо доверить разведотделу рейхсвера распоряжаться его счетом в женевском банке Lombard Odier. При этом он заверил барона, что деньги пойдут исключительно на возрождение отчизны.

Шеель, конечно, был отъявленным фанатиком, но разума, в общем‑то, никогда не терял.

Он отказался, и в результате его отправили в Советскую Россию».

« …это случилось позже. А пока, соавтор, постарайся отразить в присущей тебе изобретательной манере наше изумление, когда в сентябре 1944 года, вернувшись в пансион фрау Марты после встречи с товарищем Вилли один из «близнецов» застал там – кого ты думаешь?..»

* * *

Здесь листы кончались. Край последней страницы вообще был оторван.

Я тупо уставился на незаконченный текст, затем машинально перебрал рукопись Не поленился просмотреть листы с обратной стороны.

Никакого указующего сигнала! Ни таинственного набора цифр, ни шифрованной пометки, ни отпечатков пальцев, оставленных на бумаге после поедания селедки и реально подсказывающих, где искать продолжение записок Трущева – ни–че–го!

Это было не смешно! Это совсем не смешно, когда тебя, как козленка заводят в самые дебри дремучего исторического лес, там бросают, а на прощание предлагают самому «припомнить» о событиях, случившихся до моего рождения, к которым у меня иных чувств, кроме досады при виде бездарно растраченного наследства отцов и дедов, не осталось.

Внутри все трепетало. Или рокотало, я точно не помню.

Скорее, заколдобило!

Что, например, я, соавтор, мог вспомнить о Крайзе?! От этого оборотня можно было ждать чего угодно.

По терминологии Трущева это был самый острый вопрос современности, и встал он передо мной в тот самый момент, когда мне очень захотелось плюнуть на все вопросы и безмятежно умереть в своей постели.

Что преступного в таком желании? Что плохого в желании расслабиться, помечтать о способах поимки НЛО, о последнем снежном человеке, подыхающем в отрогах Гималаев, о Бермудском треугольнике? О том, с чем этот треугольник едят и насколько прочно этот примелькавшиеся бренды связаны с миром иррациональных чисел? Наконец, поразмышлять об использовании радиоволн для связи с потусторонним миром.

Потом зевнуть и закрыть глаза…

Часть II На полпути к победе

Военное дело просто и вполне доступно здравому уму

человека.

Но воевать сложно.

К. Клаузевиц

Глава 1

Утро встретило меня приветом. Сообщило в натуре, что солнце встало и чудесным светом все вокруг затрепетало. Еще доложило, что на дворе прохладно и никаких гудков в помине нет.

Повывелись в нашем краю гудки. Исчезли как вид, сохранились только в зоопарках, за решеткой так называемого документального кино.

И Бог с ними!

О чем это я вчера бреднячил?

Вспомнил – о происках Трющева! Операция забуксовала, и по этой причине я отправил «емельку» в Дюссельдорф.

Заглянул в компьютер – ответа нет.

Неделю ждал ответа.

Молчок!

Ответ на самый главный вопрос современности так и не поступил.

Подождал еще неделю, стало скучно. Не помогла и воспитательная работа. Потом допер – если часть воспоминаний была спрятана на чердаке, значит оставшуюся следует искать в подвале. На этом и следует ставить акцент в воспитательной работе. Иначе зачем она тогда вообще нужна? Это же как дважды два четыре! Я же не с ума сошел!

На следующий день я взял ключ у дочери внучатой племянницы Трущева и отправился в Вороново с обыском.

* * *

Спустившись в подвал по приставной лестнице, я первым делом споткнулся о лопату. Пользуясь скудным светом, сочившимся из открытого люка, внимательно осмотрел инструмент. Никакого указания, в каком направлении вести дельнейшие поиски, не обнаружил. Затем наступил на грабли, черенок въехал мне в лоб и, наконец, левой ногой влез в вонючую омерзительную жижу. Это был ящик, в котором когда‑то хранили картошку. Или яблоки. По запаху не разберешь, тем более, что запах был отвратительный. Найти на этой исторической свалке что‑то похожее на воспоминания оказалось трудной задачей.

Приглядевшись, я обнаружил в углу сваленные грудой сочинения Маркса–Энгельса и Ленина–Сталина, а также подшивки старых газет и стопки всякого рода осветляющей жизнь литературы. Сюда же было сброшено ветхое тряпье, поломанный садовый инвентарь, остатки книжных шкафов.

В этот момент сверху до меня донеслись странные шаркающие звуки, напоминавшие шаги.

Я замер.