Супергрустная история настоящей любви

— Да забудь про доллар. Доллар — просто симптом. Эта страна ничего не зарабатывает. Наши активы выеденного яйца не стоят. Северная Европа вот-вот обособится от нашей экономики, и как только азиаты перекроют поток наличных, нам конец. И знаешь что? Для «Постжизненных услуг» это большое счастье! Страх Темных Времен абсолютно повышает наш рейтинг. Может, нас на корню выкупят китайцы или сингапурцы. Говард Шу немножко знает мандаринский. Может, и тебе стоит мандаринский поучить. Нихао[31] и прочая пурга.

— Прости, что я уехал в Рим так надолго и тебя подвел, — просипел я. — Я думал, может, лучше пойму родителей, если поживу в Европе. Подумаю о бессмертии в древнем городе. Книжек почитаю. Кой-чего запишу.

Джоши отвернулся. Так я видел его под другим углом — на яйцеобразном подбородке пробивалась сероватая щетина, тонкий намек на то, что не всё в нем можно реверсировать к бессмертию. Пока.

— Вот эти мысли, эти книги — как раз в них твоя проблема, Резус, — сказал он. — Хватит уже думать, пора продавать. Вот поэтому молодые вундеркинды из Салона Вечности хотят засунуть тебе в жопу углеводное печенье. Да, я услышал. У меня новая бета-перепонка в ухе. И как можно их упрекать, Ленни? Ты напоминаешь им о смерти. Ты напоминаешь им об иной, прежней версии нашего биологического вида. Ты только не злись. Не забывай, я начинал с того же самого. Сцена. Гуманитарщина. Все это — Заблуждения Чистого Бытия. ЗЧБ. Потом у нас будет куча времени — успеется и подумать, и записать, и поиграть. А сейчас надо продавать, чтобы выжить.

Воды вздымались. Пора платить по счетам. Я недостоин, я всегда недостоин.

— Я такой эгоист, Гризли. Я бы рад был найти побольше ПИИ в Европе. Господи боже. У меня хотя бы работа еще есть?

— Давай-ка для начала ты тут адаптируешься, — сказал Джоши и направился к двери, по пути слегка коснувшись моего плеча. — Сразу выделить тебе стол я не могу, но могу перевести в Набор, в Приемную. — Понижение, но ничего, жить можно, если зарплату не сократят. — Надо тебе завести новый эппэрэт, — прибавил он. — Подучиться навигации в потоках данных. Быстрее ранжировать людей.

Я вспомнил Пункт № 2: оживить отцовско-сыновние отношения как реакцию на политическую обстановку. Рассказать о том, что случилось в самолете; пробудить еврейские чувства ужаса и негодования пред лицом несправедливости.

— Джоши, — сказал я. — Никогда не выходи из дома без эппэрэта. Бедный толстяк в самолете…

Но Джоши уже делал мне знак бровями — пошли, мол. За дверью его мигом осадили орды выпускников Браун-Йонсей и Рид-Фудана, и все старались перещеголять друг друга в фамильярности («Джошчик! Приятник!» «Papi chulo!»[32]), и у всех на руках были решения всех проблем нашего мира. Он раздавал им себя по кусочку. Ерошил им волосы.

— Чё деется? — сказал он парню вроде бы с Ямайки, который, если приглядеться, ямайцем не был. Я сообразил, что мы идем вниз, к дикому оазису Отдела Кадров, прямиком к столу Говарда Шу.

Шу, этот проклятый неутомимый иммигрант, тот же типаж, что мой отец-уборщик, только с английским и хорошими показателями на табло, орудовал сразу тремя эппэрэтами, его мозолистые пальцы и огнеметная чайнатаунская речь фонтанировали данными и крепкой тупой надеждой на то, что у него все под контролем. Я вспомнил, как однажды поехал на конференцию по долгожительству в каком-то захолустном китайском городишке. Приземлился в только что отстроенном аэропорту, красивом, как коралловый риф, и не менее причудливом, глянул на мельтешащие толпы, на безумный блеск у них в глазах, на минимум троих человек, которые на стоянке такси попытались всучить мне сложносочиненный аппарат для стрижки волос в носу (наверное, и Нью-Йорк был таким на заре двадцатого столетия?) и подумал: «Джентльмены, этот мир ваш».

Хуже того, нельзя сказать, что Шу некрасив, и когда они с Джоши друг другу отсалютовали, меня окатило чистой завистью — даже ноги онемели и перехватило дыхание.

— Займись тут Леном, — сказал Джоши Говарду Шу, и уверенности в его голосе не хватило бы и на наперсток. — Он у нас все-таки один из ПБ. — Я понадеялся, что это означало «Первая Банда», а не «Престарелые Болваны». А потом, не успел я рассмеяться над его юношескими штучками, над его непосредственностью, Джоши ушел, вернулся в объятия, которые примут его всегда и везде, когда бы и где бы ему ни пришла охота в них оказаться.

Я сел перед Говардом Шу и попытался изобразить равнодушие. Из-под блестящей шапочки черных волос Шу транслировал мне то же самое.

— Леонард, — сказал он, блестя мне носом-пуговкой, — я открываю твое досье.

— Будь любезен.

— С тебя причитаются 239 000 долларов в юанях.

— Что?

— Твои расходы в Европе. Ты везде летал первым классом. Ресвератрол на тринадцать тысяч северных евро?

— Не больше двух бокалов в день. Только красное вино.

— Двадцать евро за бокал. И что такое «бидет»?

— Я старался делать свою работу, Говард. Ты же не можешь…