Супергрустная история настоящей любви

— Я, — сказала она. — Я…

— Я, я, — передразнил доктор Пак. Он глянул на меня, как будто мы с ним в сговоре. Я улыбнулся, не в силах противиться любому жесту этого человека, даже если он требует принять его сторону против невинных женщин. Так, видимо, действуют все тираны. Заставляют тебя жаждать их внимания; путать внимание с милосердием. — Столько денег на Элдербёрд, на Барнард — и ради чего? — спросил доктор. — Им нечего сказать. Одна протестует, другая тратит мои деньги. — Он говорил со смутным британским акцентом — в свое время подцепил в Манчестере. Речь его пугала меня все больше. Этот абсолютный маленький человек возвышался над всеми нами.

— Вообще-то, — сказал я, — сейчас не время для бесед и письма. Теперь молодежь самовыражается иначе.

— Да-да, — кивнула мне миссис Пак. Крохотной ладошкой она закрывала крохотное лицо, краснея вместе с дочерьми, другая рука нервно застыла над плошкой с рисом. — Уж в такие времена мы жить, — сказала она. — Последние времена. — А потом обратилась к дочерям: — Папа хотеть как лучше. Слушаться его.

Страшную библейскую аллюзию я пропустил мимо ушей и продолжил хвалить любимую:

— Вероятно, вы удивитесь, узнав, что вообще-то Юнис замечательно строит фразы. Недавно мы обсуждали…

Доктор Пак тихо заговорил с девушками по-корейски. Говорил он двадцать минут, не снимая темных очков, прерываясь лишь на секунду, чтобы вновь наполнить и вылить в глотку стакан. Дочери же сидели и краснели, иногда переглядывались, проверяя, как другая переносит наказание. Никто не притрагивался к еде — ел я один. Я, по-моему, в жизни не бывал так голоден, — я слабел, будто со мной случился приступ гипогликемии. Появились официанты, приносящие бесконечные дары дымящейся обжигающей кухни. Ко мне подплыл горшок с осьминожкой, горячей и сладкой, в кольце ттока, круглого рисового пирожка, впитывающего приправы, как губка. От обилия специй во рту я нервничал, а из доктора Пака все сыпались слова. Я потянулся к тарелке с яичным кремом и пикулями, чтобы остыть; вкусы осьминога, чили, зеленого лука, репчатого лука в кунжутном масле становились все острее. Я никак не мог перестать есть. Потянулся было к бутылке соджу, но доктор Пак хлопнул меня по руке и сам мне налил, не ослабляя артобстрела миниатюрных дочерей через широкий залив деревянного стола.

Кажется, я расслышал слово «хананим» — это «Бог» по-корейски, — и глубоко оскорбительное «ми-чхин-нюн»[68], от которого Юнис выдохнула так печально, так обиженно, долго и окончательно, что я забеспокоился, сможет ли она когда-нибудь восполнить этот выдох. Рука миссис Пак все парила над металлической плошкой с рисом, временами касаясь кромки. По моему опыту, для корейцев весьма необычно сидеть за столом и не есть. Я прикрыл глаза, и контуры губ вспыхнули чистым жаром. Я проплыл над столом и нырнул в густой воздух центра города. Я жалел, что недостаточно силен и не могу помочь Юнис или хотя бы загородить ее собой, впитать часть ее боли. Я хотел зарыться лицом в тепло ее волос, в их мускус и масло, ибо там мой дом. Ибо я знал, что она слишком маленькая, слишком слаба духом, слишком поклоняется семье и своему представлению о семье, а потому неспособна терпеть такую боль в одиночестве. Может, потому она и сбежала в Рим, выучила итальянский, своим спутником назначила мужчину уступчивого и доброго, хоть и некрасивого, попыталась стать другим человеком? Но в этом мире не убежишь от докторов Паков. Джоши просил нас вести дневник, потому что структура нашего мозга постоянно меняется и со временем мы превращаемся в совершенно других людей. Этого я и желал Юнис — чтобы синапсы, ответственные за ее реакцию на отца, увяли и переродились, обратились к тому, кто любит ее безоглядно.

Что-то тянуло меня назад, прохладное дуновение освежило лоб. Я открыл глаза и поймал взгляд Юнис — умоляющий, застенчивый, как в первый раз, когда мы познакомились в Риме и она разговаривала с этим нелепым скульптором. Как я любил ее тогда и как люблю сейчас. Редко случается привязанность столь мгновенная и глубокая. Мы встретились глазами на миллисекунду, но ее хватило, чтобы скачать миллионы битов сочувствия, чтобы я успел сказать: скоро ты будешь дома, в моих объятиях, и мир вокруг тебя выстроится заново, и сочувствие мое будет обильно — ты даже испугаешься, увидев, как я тебя люблю. Монолог ее отца тем временем заходил на посадку. Доктор Пак расслабился, уже отходя от битвы. Изрыгнул еще несколько слов и затих — так затих, как будто сдулся на моих глазах, оставив лишь отравленные сгустки тех, в чьей жизни осталась только боль и причинение боли. Кто и что с ним сделал, спрашивал я себя, — или просто нейромедиаторы с цепи сорвались? Доктор Пак влил в себя еще стакан соджу и налег на осьминога, заталкивая в рот большие куски. Девушки и миссис Пак тоже приступили к еде, и спустя пять напряженных минут тарелки были чисты.