Супергрустная история настоящей любви

Юнис положила ладонь на ярко-белый локоть Розничной девушки — интимный жест, я видел его лишь однажды, с одной ее элдербёрдской подругой, пухлой серьезной девушкой с низкой Ебильностью. Я услышал забавные ретро-выражения, типа «ДЯШ» (это означает «да я шучу») и «без дураков» (а это — что не шучу). Услышал знакомые «ПЕМ» и «ЯДМОСОВ!», но также «ПРП!», «КФГ!», «ПМБ!» (приступ морской болезни?), «ГД!» и более универсальное «Симпотно!». Так уж люди теперь разговаривают, подумал я. Ощути чудо мгновения. Посмотри, как твоя любимая тянется к миру.

Она купила два вечерних платья за 5240 долларов в юанях, из которых я уплатил три тысячи. Я прямо чувствовал, как скрежещет моя долговая нагрузка, как она сбрасывает пару пунктов, как бессмертие еще на несколько отметок отодвигается в невероятие, но все это не сравнится с ударом по яйцам на 239 000 долларов в юанях, который я получил от Говарда Шу.

— Может, стоило узнать, не устроит ли она тебя работать в «Лукожу»? — спросил я, когда мы вышли из магазина.

— Да ты что? — сказала Юнис. — Ты знаешь, какие в РКООН нужны оценки? И у нее идеальное тело. Красивая круглая попа, а сверху как мальчик. Сейчас самый писк.

Я об этом как-то не подумал.

— У тебя оценки и внешность ничуть не хуже, — сказал я. — Хоть бы адрес на «Тинах» взяла. Она могла бы стать хорошей подругой.

— Спасибо, папочка, — сказала Юнис.

— Я просто…

— Ладно, тш-ш… Теперь твоя очередь. Дышащие ткани сотворят с моими кокири чудеса.

И мы погрузились в блестящее оскорбление красного дерева под названием «МолодаМанда для мужчин».

— У тебя слабый подбородок, — сказала Юнис, — а эти твои рубашки с большими высокими воротниками только подчеркивают, какой он слабый. Мы тебе купим что-нибудь с вырезом и однотонные футболки. Полосатые хлопковые рубашки, такие, посвободнее — они скроют дряблую грудь, и сделай себе одолжение, ладно? Кашемир. Ты этого заслуживаешь, Лен.

Она заставила меня закрыть глаза и щупать разные ткани. Она одела меня в свободные джинсы «МолодаМанда» и сунула руку мне в промежность — проверить, дышат ли гениталии.

— Все дело в комфорте, — пояснила она. — И в том, чтобы чувствовать себя и вести себя как тридцатидевятилетний человек. Которым ты, насколько я знаю, и являешься. — Я различал в ней все ее семейство — грубое, насмешливое, не умеет поддержать, однако делает свое дело, ведет себя соответственно, проверяет, хватит ли места моим гениталиям, сохраняет лицо. За горами, гласит старая корейская пословица, которую однажды процитировала мне Грейс, другие горы. Мы только начали.

Когда я пошел в примерочную, малолетний продавец сказал мне:

— Я передам вашей дочери, что вы там, сэр. — И я не обиделся, что меня приняли, видимо, за приемного отца Юнис, но затрепетал перед своей девочкой, затрепетал, ибо каждый день, что мы проводим вместе, она закрывает глаза на ужасную эстетическую пропасть, разделяющую нас. Этот шопинг — не только ради меня или ради нее. Это ради нас как пары. Ради нашего совместного будущего.

Я ушел из «МолодаМанда» с покупками на десять тысяч юаней. Моя долговая нагрузка неистово мигала словами «Производится перерасчет», что отпугнуло рой ссудобомбистов, надеявшихся всучить мне еще денег. На Кредитном столбе на 42-й улице отобразился мой рейтинг: 1510, упал на десять пунктов. Пускай я стал беднее, однако меня уже не принять за престарелого псевдохип-стера, каким я вошел в РКООН три часа назад. Теперь я вполне мог сойти за мужчину.

И более того. Я стал выглядеть здоровее. Дышащая ткань сбросила мне года четыре биологического возраста. На работе Приемные спрашивали, не прохожу ли я дехронификацию. Я сдал анализы, и на Табло захлопала крылами моя статистика: уровни АКТГ и кортизола рухнули, а комментарий превратился в «беззаботный и вдохновляющий немолодой джентльмен». Даже Говард Шу подошел к моему столу и позвал обедать. К тому времени Джоши еженедельно посылал Шу в Вашингтон на своем частном самолете. Ходили слухи, что Шу летает в Белый дом, а то и к кому повыше.

— Рубенштейн, — икали сотрудники, прикрывая рты. Мы ведем переговоры аж с двухпартийцами! Правда, о чем мы с ними переговариваемся, я понятия не имел.

Но я уже не боялся Шу. За обедом я выиграл у него в гляделки, щупая пуговицы на манжетах полосатой хлопковой рубашки, которая действительно скрывала мою отвисшую мужскую грудь. Мы сидели в людном кафетерии, пили минеральную воду, которую сами подщелочили за столом, и ели какие-то рыбные катышки.

— Сожалею, что мы плохо начали, когда ты вернулся из Рима, — выдавил Шу. Его внимательные глаза плавали в дымке данных с его эппэрэта.

— Ничё, — сказал я.

— Я сейчас сообщу тебе нечто конфиденциальное.

— Как хошь, — сказал я. — Вербализуй мне, друг.

Шу вытер рот, как будто я туда плюнул, затем вновь нацепил товарищескую маску.

— Велик шанс, что будут беспорядки. Перестройка. Серьезнее, чем недавние мятежи. Не знаю точно, когда. Это поданным «Вапачун-Разведки». У них там военные игры.

— Первым делом безопасность, — сказал я, изображая скуку. — Чё творится, Шустер?