Суперклей для разбитого сердца

– А с виду такая хорошая девочка! – укорил меня дедушка.

Я заподозрила, что заслуженный работник упомянутой фабрики сохранил не самые лучшие воспоминания о своем трудовом коллективе, и в ходе дальнейшей беседы с Сергеем Сергеевичем это подозрение подтвердилось.

– Шкуры они там все! – желчно заявил дедушка Сахаров.

Я машинально посмотрела на пару кошек, вольготно раскинувшихся в тени под стенкой сарая, но тут же смекнула, что скорняжными изделиями дедушка обозвал вовсе не своих четвероногих питомцев, а профсоюзных деятелей музфабрики.

– Вообще-то, я к вам с поздравлением, – сказала я, надеясь умилостивить сурового старца. – Вот тортик принесла и букетик.

– Неужто еще при жизни цветочков дождался? – съехидничал вредный дед. – По какому такому поводу?

– По поводу Всемирного дня создателей и реставраторов музыкальных инструментов! – бойко соврала я.

– Да у меня таких дней было по пять в неделю, почти сорок лет подряд, – уже спокойнее отозвался дед. – Что там у тебя в бумажке?

– Тортик в шоколаде, – я протянула ему коробку.

Кошки под стеночкой открыли по одному глазу каждая.

– Вафельный! – критично заметил старец. – Ну, кстати я новый зубной протез сделал, хоть разжую угощение-то.

Крепкими коричневыми пальцами, похожими на сучки дерева, дед ловко распечатал картонную коробку, разорвал целлофановый пакет и вытряхнул коричневый брикет прямо на скобленый деревянный стол. Кошки синхронно вытянули шеи, но кондитерское изделие их не воодушевило, и зверюги снова сонно зажмурились.

– Чаю не предлагаю, лень в дом идти и воду кипятить, – деловито сказал Сергей Сергеевич. – У меня тут в кадушечке квасок домашний есть, ядреный – ух! Будешь?

– Буду, – послушно ответила я, мысленно поблагодарив папулю за ценную школу.

Вафельный тортик с ядреным домашним квасом пугал меня не больше, чем омлет с селедкой.

– Тогда садись!

Дед согнал с кресла-качалки не замеченного мною ранее кота номер три, и я осторожно опустилась на плетеное сиденье, накрытое лоскутной подушечкой, засаленной и плоской, как блин. Кресло подо мной заволновалось, и я поспешно вцепилась одной рукой в край прочного с виду стола.

– Вот тебе квас, а тортик сама бери. Приятного нам аппетита! – Сергей Сергеевич с откровенным удовольствием впился в хрустящий кусок новыми вставными зубами.

Из вежливости я пригубила светло-желтый пузырящийся напиток, а торт есть не стала, решив оставить его старому сладкоежке.

– Ну, и какой зверь в лесу сдох? – поинтересовался дед, в считаные минуты прикончив половину торта.

Я огляделась, вновь задержав взгляд на неподвижных кошках.

– Чтобы фабричный профком цветы да гостинцы пенсионерам раздавал – такого у нас никогда прежде не бывало! – сообщил между тем Сергей Сергеевич. – Никак, этим шкурам опять что-то от меня понадобилось? Пианино перекрасить в розовый цвет или рояль в полосочку сообразить?

– Разве такое бывает? – удивилась я.

– Нынче все бывает, – дед убежденно кивнул, вновь послав мне лысиной солнечный зайчик. – В прошлом году один новый русский буржуй привез реставрировать старое беккеровское пианино. Просил покрасить его голубым, специально фотографии своей гостиной приволок, чтобы мы в тон поточнее попали. Ну, мы и попали! Так попали, что пианино на фоне стены и не видно стало! Чисто маскировка музыкального инструмента на местности! Пришлось буржую обои свои перекрашивать, чтобы приглашенный пианист не шарил вслепую по углам в поисках своего орудия труда.

Я выслушала воспоминания бойца невидимого музыкально-инструментального фронта с относительным интересом. В другое время я не поленилась бы задать занятному старику пару-тройку вопросов, сейчас же меня по-настоящему интересовал только один громоздкий предмет – немецкий шкаф «Хельга». Как мне вырулить на тему антикварной корпусной мебели, я еще не придумала. Неожиданно дед сам мне помог.

– Я сволочей этих, шкур профкомовских, за что не люблю? – произнес он, агрессивно надкусив очередной кусок торта. – За то, что они меня со шкафом здорово обидели.

Волшебное слово «шкаф» чудесным образом оживило мое внимание.

– С каким шкафом, как обидели? – встрепенулась я.

И затаила дыханье, молясь всем богам и богиням, включая тех, чьи живые скульптуры я видела у парадного входа в барак, чтобы милый, славный, чудесный старичок Сергей Сергеевич повел речь не о каком-нибудь славянском шкафе, а о немецкой «Хельге».

– Была такая нехорошая история лет тридцать тому назад, – приступил к повествованию дедушка. – Пришли к нам на фабрику по профсоюзной линии ордера на импортную мебель. Пять путевок на пять шкафов. Как они назывались, не помню? «Хульга», что ли?

– «Хельга», – одними губами прошептала я.

– Гляди, знаешь! – обрадовался дед. – На фабрике из-за этих фрицевских шкафов большой скандал был, народ за каждую «Хельгу» дрался, как за крепость Измаил. А я тогда передовиком социалистического производства был, переходящее красное знамя годами держал, ценный кадр, редкий специалист – вот мне шкаф и выписали.

– И вы купили «Хельгу»? – мне не терпелось добраться до самой сути.