Супершпионы. Предатели тайной войны

У Блейка были основания не верить «истории» Эллиотта. «Я поехал на моей машине домой по горной дороге. Хорошо, что я знал каждый поворот и зигзаг дороги, ведь мои мысли были без остановки заняты только сообщением Николаса Эллиотта. Почему мне нужно сейчас прервать учебу? Зачем это путешествие в Лондон, если я все равно проведу лето в Англии? Чем больше я размышлял над этим, тем меньше мне нравилась вся эта история. Объяснение Эллиотта меня совсем не удовлетворило. Я думал о побеге. У меня была виза в Сирию.

Граница была всего в паре часов езды на автомобиле от Бейрута. Я мог бы взять с собой в Дамаск жену и детей, а потом объяснить жене ситуацию. Но я совсем не хотел причинять ей эту боль. Она ведь не имела ни малейшего понятия о моей работе на КГБ. Она оказалась бы перед выбором: ехать со мной в Москву или возвращаться с детьми в Англию. Что скажет моя жена? Как воспримет она мои откровения? Не разорву ли я своим побегом все мои связи с моей семьей и друзьями?

Я решил попросить совета у моего советского связника. Последний сразу-же связался с московским центром. Когда я встретил его на следующий день, он сказал, что в Москве не видят никакой опасности для меня и я могу спокойно ехать. Это подтверждение я услышал с большим удовольствием, ведь оно освобождало меня от неприятной обязанности рассказать все моей жене и отказаться от всего, что мне удалось сделать.»

Когда самолет авиакомпании БОАК приземлился в Хитроу, шел сильный ливень. Был Пасхальный понедельник, 3 апреля 1961 года. Его никто не встречал, и это было необычно. Правда, его официальный доклад штабу СИС был назначен лишь на следующее утро. Но и в таких случаях обычно прилетающих коллег забирают из аэропорта.

Тут Блейк уже осознал, что попал в тщательно поставленную ловушку. Он мог, правда, свободно передвигаться, но, несомненно, наблюдатели только того и ждали, что он сделает какой-то опрометчивый телефонный звонок или попытается совершить побег. Что ему теперь делать? У него не было другого выбора. Он мог только ждать.

На следующее утро Блейк узнал, что предчувствие его не обмануло. В здании СИС его встретил Гарри Шерголд, эксперт по вопросам советской разведки. Ему ассистировали два сотрудника отдела контрразведки R 5 и старый друг Блейка Джон Куинн, которого он знал еще по Корее. «Мы здесь, чтобы допросить Вас.» — объяснил Шерголд. Сказать больше было нечего.

Что было у СИС против Блейка? В любом случае, две однозначные улики: Айтнера за это время арестовали в Берлине, и он подписал признание, в котором упомянул и Блейка. Кроме того — и это было основной причиной: польский перебежчик передал американцам материалы, обвиняющие Блейка.

Довольно редко МИ 5 и МИ 6 раскрывали агентов в собственных рядах путем собственной инициативы или детективной работы. Обычно толчок поступал извне: в случае с Блейком — от Михаила Голеневского, польского двойного агента, сбежавшего в декабре 1960 года из Варшавы и перешедшего на сторону ЦРУ. ЦРУ и СИС систематически допрашивали поляка и получили от него документы, подтверждавшие, что в берлинской резидентуре СИС годами «копался «крот».

Одним из документов был годовой отчет СИС о деятельности англичан в Польше, который КГБ передало польской разведке. К этому отчету доступ имели только три «носителя секретов». И к их числу принадлежал Блейк. Эти факты, признание Айтнера, а также катастрофа операции «Золото» оказались достаточны, чтобы заподозрить Блейка в двойном шпионаже.

Допросы проходили в зале заседаний СИС на Карлтон Гарденс, где десятью годами раньше началась разведывательная карьера Блейка. Он собран и сконцентрирован, он отвергает все обвинения и указывает одновременно, что у Шерголда должны быть убедительные доказательства: доказательства, подтверждающие, что Блейк действительно советский шпион. Спираль закручивается все более узкими кольцами. На третий день Блейк признается.

Даже сегодня Блейк очень волнуясь вспоминает об этом роковом дне:

«Когда после обеда мой допрос продолжился, мои четверо коллег сменили тон. По моему мнению, это было не только трюком; они действительно укрепились в своем мнении обо мне, так что их слова получили больший вес.

Шерголд сказал: «Мы знаем, что вы работаете на Советы, но мы понимаем, почему. Во время Вашего пребывания в плену в Корее Вас пытали и «промывали мозги». Вы тогда признались, что Вы офицер СИС, и Вас шантажировали.»

Когда до меня дошло, в каком аспекте ведущие допрос офицеры оценивают мои мотивы, произошло то, что противоречило любой форме инстинкта самосохранения. Я почувствовал, как меня захлестнула волна возмущения. Я захотел сказать им, что я действовал чисто по убеждениям, по собственной воле и из-за моей твердой веры в коммунизм. Не под давлением и не из-за денег.

И внезапно, не думая об этом, я закричал: «Меня никто не пытал, никто меня не шантажировал. Я сам пришел к Советам. Это было моим собственным решением — сотрудничать с ними.» Это стало моим признанием! Мои коллеги смотрели на меня с молчаливым удивлением.