Супервольф

– Что касается уродов, после Данцига они вернулись в Берлин и осели где-то в предместье. Ездят по провинции, дают представления. Поют куплеты насчет какой-то Марлен, которая всегда держит юбчонку поверх колен. Или пупка, точно не помню. Они еще танцуют. Вообрази, Бэлла трясет гривой, Марта бородой – цирк, одним словом. Революционерам нравится, мать их так… – последние слова он выговорил по-русски. – Вот сиамским сестрицам не повезло – говорят, какая-то красная сволочь зарезала их в борделе.

– Ты не любишь красных?

– А за что мне их любить? За то, что мутят воду и того и гляди накинут на шею немцам большевистскую удавку? Я как-то встретил Шуббеля, помнишь такого? Он играл на аккордеоне ногами.

Я молча кивнул.

Вилли с намеком глянул на меня и спросил.

– Говорят, он вроде прибился к коммунякам? Ты не слыхал?

Я неопределенно пожал плечами.

– Видно, мечтает, чтобы ему еще и ноги оторвали, – засмеялся Вилли.

Я промолчал.

– Ханну помнишь, его сестричку?

Я кивнул.

– Встретил ее в Мюнхене, тоже какая-то красная сволочь.

Он внезапно замолчал. Съел омлет, сосиски, допил пиво. Мне стало ясно, пора прощаться. Все, что в ту пору обычно выяснял каждый немец, встретивший довоенного дружка, мы с ним выяснили.

Вилли, однако, прощаться не собирался.

– Что касается Ханны, эта тощая пролетарка не утратила дар человеколюбия. Ссудила меня на поездку в Берлин. Надо бы отдать, да нечем, так что закажи еще пиво.

После того, как кельнер поставил кружки, Вилли обратился ко мне.

– Ты, верно, думаешь, что я свихнулся на поражении и на ненависти к плутократам? Это не так, Вольфи. Мне все равно, какого цвета сволочью быть, лишь бы платили.

– Если хочешь, я могу помочь тебе со средствами, – предложил я.

Вилли отпил пиво, откинулся на спинку кресла и презрительно усмехнулся.

– Нет, Вольфи. Я пока с голода не дохну…

Он неожиданно перешел на русский.

– И до милостыни не докатился. Вот миллион я бы взял.

– У меня нет миллиона. Разве что марок.

– Кому теперь нужны марки. В цене доллары. Ты не отчаивайся, у тебя скоро будет миллион. Я видал тебя в «Винтергартене». Знакомая дама пригласила. Высший класс, Вольфи. Это говорю тебе я, Вилли Вайскруфт, сын владельца развлекательного и, учти, когда-то не последнего в Берлине заведения. Это говорю я, неудачливый солдат, угодивший в пятнадцатом году в плен и познавший Россию. Ты не поверишь, но мне посчастливилось видеть Распутина. Я сразу почувствовал, у него есть сила, но ему далеко до тебя, дружище. Этот славянский недоносок жрал, пил, махался с женщинами, одним словом, тратил свою силу на что угодно, только не на полезное дело.

– Что ты считаешь полезным делом? Повисеть на дереве Игдрасиль? Овладеть тайной рун?

– Ты запомнил? Это радует. А почему бы и нет, Вольфи. Ты можешь относиться ко мне, как к сумасшедшему, но в следующей войне многое будут определять такие, как ты.

– Тебе мало одной войны?

– Войны не может быть мало или много. Она перманентна, как и революция, которая в каком-то смысле тоже война. По крайней мере, так утверждает товарищ Троцкий.

Он вновь замолчал. У Вилли появилась странная манера обрывать разговор на полуслове, можно даже сказать, на полумысли.

Вайскруфт неожиданно засмеялся.

– Ты знаешь, мне удалось сделать на тебе неплохой гешефт.

Далее по-немецки:

– Ja, ja, natürlich. Я предложил пари, что ты умеешь предсказывать будущее.

Теперь я пожал плечами. Мой кислый вид никак не смутил заметно повеселевшего Вилли.

– Возможно, ты помнишь, как на одном из твоих выступлений в Винтергартене какой-то усатый прощелыга потребовал от тебя ответ, на чем ему надежнее добраться до Мюнхена. На поезде или на машине?

– У него усики вот так? – я провел пальцами две черты под ноздрями.

– Точно. Ты подсказал, что лучше отправиться на машине.

– Да-да, что-то припоминаю.

– Ты не читаешь газеты? – удивился Вилли.

– Вообще-то нет. Они пачкают руки.

– А «Роте Фане»?

Я промолчал, а Вилли как ни в чем не бывало продолжил:

– Даже в этой паршивой газетенке написали, что шестнадцатичасовой поезд на Мюнхен сошел с рельс возле Регенсбурга. Есть погибшие. Я показал эту заметку своему дружку, и он с ходу выложил проигрыш. Так что если не хлопать ушами, прожить можно. А то, что я вырядился так непрезентабельно, так это маскировка. Тут подвернулось неплохое дельце – проследить за одной красной сволочью, да вот встретил тебя. Так что сволочь подождет.

Он погрустнел, а я задался вопросом – кто мог быть этой красной сволочью? Уж не Вольф ли Мессинг? Мне стало не по себе. Я мысленно прислушался к Вайскруфту, однако выудить что-то более ценное, чем надоедливый мотивчик какого-то брутального фокстрота, мне не удалось. Эта мелодия настолько прочно засела в мозгах Вайскруфта, что я удивился, каким образом он ухитряется одновременно беседовать со мной.

– Мы давно не виделись, Вольфи, – погрустнел Вилли.

– Считай, семь лет, – подтвердил я.

Вилли вновь перешел на русский язык.