Супервольф

— …спустя несколько месяцев я отправился в Одессу и там с новыми документами поступил в пехотное училище. Отучился полгода и в весной сорок первого меня взяли. Я до сих пор не могу понять, как они вышли на меня. В чем промах?! Документы безупречные, мне не надо было прикидываться советским, разве что…

Он задумался, потом, словно о чем-то догадавшись, проницательно глянул на меня и добавил.

— Я рассказываю то, что уже давным-давно оформлено в протоколах допросов. Что еще вы хотите услышать от меня?

— Я верю вам, Алекс, — ответил я. — Мне не нужно знать подробности. Но вы в растерянности, вам не по себе. Поверьте, мне тоже! По правилам этой безумной игры вас уже не должно быть на белом свете. Этот разговор в принципе не должен был состояться!

Далее по-немецки, на волнах телепатического эфира я индуцировал в сторону Алекса.

«Вы не доверяете (мне), но (могу ли) я доверять вам? Возможно, это провокация красных? Они (уже пытались) подловить Мессинга на (какой-нибудь) антисоветчине. (Пытались приписать) умысел на психический теракт. Говорите вслух, не молчите!!! Почему вас оставили в живых?».

Он с непривычки брякнул.

— Вы хотите знать, почему меня не расстреляли?

«Тише, молодой человек! Осторожнее!!»

Теперь пришла моя очередь закурить.

«Знать хочу, — сообщил я, — (но только) правду. Это понятно?»

«Да», — ответил он и наглухо закрылся.

Некоторое время мы играли в молчанку. Время стремительно убывало, а результата не было.

Я заговорил вслух.

— Послушайте, молодой человек. Вы видите перед собой человека, который лучше любого лекаря способен излечить вас от такой заразы как хандра. А также от верности долгу и прочих смертельно-идеальных бацилл, не дающих покоя людям. Я готов помочь вам обрести твердость духа и веру в цель. Что вас мучает? Страх?

Генрих отрывисто кивнул.

— Калибр страха не приемлем?

Еще подтверждающий кивок.

— Вам грозит расстрел?

Кивок.

— Вам предлагают свободу, если вы что-то исполните?

— Амнистию и сносные условия существования. Меня мобилизуют в трудовую армию. Это считается полупрощением.

— Выбор для вас мучителен? Вы не желаете ощущать себя предателем?

— Мне предлагают работать против Германии. Правда, они хитрецы — утверждают, что работать я буду не против Германии, а против преступного режима Гитлера.

Я сразу распознал почерк Трущева, но разве Николай Михайлович был не прав, играя такого рода «измами»?

Парень был мне симпатичен, его трудности являлись отражением тех испытаний, которые пришлось преодолеть мне. Я не мог оставить его в беде.

Далее торопливый мысленный речитатив.

«Что (вас) смущает?»

«Они (не верят) мне».

«Что вы (хотите от) меня?»

«Чтобы они мне поверили».

«Убедите меня. (Говорите вслух). Убеждайте, убеждайте!!»

— После ареста меня из Одессы доставили на Лубянку. Здесь следователь сообщил, что отца взяли с поличным, приговорили к расстрелу за шпионаж, приговор приведен в исполнение. Если я не хочу последовать за ним, мне придется рассказать все как есть. Я рассказал все как есть, но особой надежды не питал. Статья у меня, сами понимаете, такая, что оставалось только ждать исполнения приговора. Когда на суде мне сунули десятку и даже не за измену родине, а по «пятьдесят восьмой-четыре» (оказание помощи международной буржуазии) и «пятьдесят восьмой-шесть» (собирание сведений несекретного характера), я решил, что мне необыкновенно повезло. Я долго не мог понять, в чем дело, пока не сменился следователь. Как оказалось, то, что мне накрутили, был только первый срок.

Допрос, который устроил мне новый следователь (передо мной явственно вплыл лицо Трущева), удивил меня странной направленностью вопросов. Следователя мало интересовали конкретные факты — адреса, явки, поездка в Челябинск. Куда больше его интересовали наши родственники в Германии, прежние друзья отца. Он расспрашивал о поместье, которое отец продал в двадцать пятом, интересовался фабрикой, нашей городской квартирой в Дюссельдорфе.

Я отвечал как можно более подробно. Рисовал схемы расположения мебели, называл уменьшительные имена, которыми мами награждала служанок. Я в точности описал им баронский герб нашего рода. Догадка посетила меня, когда ко мне в камеру подсадили молодого человека одинаковой со мной наружности…

— То есть?

— Мы были похожи, как две капли воды. У близнецов больше различий, чем у меня с этим русским парнем. Правда, со временем, приглядевшись, я обнаружилось, что и подбородок у него выдается не так, как у меня, и разрез носа, и ухватки чужие, и ведет себя он несколько иначе. Но это было потом, а за то время, что он провел со мной в камере, он усердно старался стать таким как я. Он изо всех сил старался превратиться в Алекса-Еско фон Шееля. Это открыло мне глаза — его готовят на мое место. Это давало мне шанс.

— Шанс? — не понял я.