Супервольф

Впрочем, насчет мыслей я не совсем прав. В голове Гнилощукина промелькивало неукротимое, толкавшее его на подвиг желание врезать «жиденку» битой по голове. Невзначай, чтобы поправить прическу, а то вон как лохмы точат. Никаким мысленным речитативом его нельзя было отговорить от этого Только распоряжение начальства, строго-настрого запретившее ему касаться подследственного, удерживало его.

Я же со своей стороны посетовал, что мысленно упомянутого «жиденка» к делу не подошьешь.

(Как бы заставить его проговориться?)

Уже наполовину погрузившись в невосприимчивость к миру, я различил в камере какого-то чрезвычайно бородатого мужчину в полосатом узбекском халате и истертой донельзя тюбетейке. Выражался бородач по-русски чисто, подвизгивающим от страха голоском.

Гнилощукин приказал ему снять штаны и водрузить свои яйца на стол. Затем предупредил.

— Держи крепче!

После чего взял папку с надписью «Дело», а ниже — «Мессинг В.Г.» и с размаху ударил папкой по обнаженным семенникам.

Тот взвыл так, как в гетто перед посадкой в вагоны выли евреи, потом рухнул на пол и зажал яйца руками. По знаку Гнилощукина бородача уволокли из кабинета.

О прочем рассказывать не буду. Меня пальцем не тронули. Конечно, кое-кто сочтет меня вруном, мошенником, аферистом, проходимцем, пронырой и лжецом, но подлым типом меня никто назвать не может. Мне стало обидно за Ханни, за Симу, за будущих моих женщин, но жить тоже хотелось, поэтому я раздельно заявил.

— Я ничего не знаю и писать не буду.

— Пúсать не будешь? Это точно. Больше ссать тебе не придется, морда местечковая!

Я завопил — с точки зрения антисемитизма это уже было кое-что, а Гнилощукин, видимо, догадавшись, что допустил промашку, с размаха ударил битой по табуретке. Две задние ножки подломились, и я свалился на пол.

* * *

Очнувшись, обнаружил себя в какой-то узкой, выкрашенной белой краской комнате с непомерно высоким потолком. За изголовьем обнаружилось что-то, напоминающее оконный проем. Оттуда лился свет, и на кровати лежал солнечный квадрат, исполосованный тенью решетки.

Ощущение было необычное, утомительно болела нога. Я ощупал ее, ниже колена она была замотана чем-то твердым и неровным. Если это гипс, значит, конечность сломана. А другие? Как насчет внутренних органов? Первый экстрасенсорный осмотр подтвердил — кроме сломанной левой ноги и кровоподтеков на лице, других серьезных повреждений не было.

Затем снова провал в небытие. Очнулся от боли. Была ночь. В комнате едва теплился синий свет, рождаемый покрашенной лампочкой в металлической сетке, ввернутой высоко на потолке. Обнаружилась какая-то живность, напоминающее комаров, только с длинными хоботками и такими же несуразно длинными ножками. Под полом скреблись мыши, делились чем-то своим, заветным. Я прислушался к их разговору — ничего интересного.

Потом вновь забытье, сон.

* * *

Меня разбудили толчком в плечо.

Знакомый офицер из наркомата — его, кажется, звали Ермаковым — выглядел сурово, но эта суровость была наигранной. От Мессинга не скроешь суматошную беготню мыслей, одолевавших старшего майора! Я отвернул голову к стене.

Майор изящно выколотил папиросу из пачки. За его спиной стояли двое в белых халатах. Один из них был врач, другой охранник. Оба тянулись по стойке смирно.

— Гражданин Мессинг! — сурово потребовал чекист.

Я не ответил.

Неожиданно голос его сник.

— Вы сами виноваты.

Врач и изображавший медбрата охранник буквально онемели. Такой деликатности в стенах тюремного лазарета им еще не приходилось встречать.

Тут я вспомнил Гнилощукина, его предсказание относительно малой нужды и заявил.

— Ссать хочу!

— Что? — не понял капитан.

— Что здесь непонятного? — спросил я. — Мне до сих пор не давали утку, я мочился под себя.

Цвет лица врача изменился настолько стремительно, что мне стало ясно — атаку веду в верном направлении.

— Гнилощукин просил написать все, что я знаю. Дайте мне бумагу и ручку, я напишу. Но прежде утку, потом все остальное. Жалобу наркому, например…

На врача, как впрочем и на медбрата, без жалости смотреть было нельзя.

Майор взглядом отослал их, они стремглав выскочили в коридор. Появились с небывалой поспешностью. Мессинг оправился, утерся мокрым холодным полотенцем, ему сменили постель, после чего врач и охранник исчезли, будто их не было.

Ермаков придвинул стул и подсел поближе.

— Вы неправильно поняли Гнилощукина. Он не имел в виду применять физическое воздействие. Это был несчастный случай.

— Я не знаю, что имел в виду Гнилощукин, только он «перегнул палку». Об этом я тоже доложу наркому.

Ермаков усмехнулся.

— Хорошо, вам дадут чернила и бумагу.

* * *