Супруги по соседству

Единственным облегчением было ее собрание мамочек, по три часа раз в неделю, в среду утром. Но она не успела сблизиться ни с одной из них настолько, чтобы делиться своими переживаниями. Казалось, что все они искренне счастливы и лучше, чем она, разбираются в вопросах материнства, хотя у каждой из них это был первый ребенок.

И еще раз в неделю во второй половине дня она ходила на прием к доктору Ламсден, а с Корой сидел Марко.

Все, чего Энн сейчас желает, это переместиться на сутки назад. Она смотрит на электронные часы на прикроватном столике – 23:31. Двадцать четыре часа назад она возвращалась на вечеринку, оставив Кору в кроватке. Ничего еще не случилось, все было в порядке. Если бы только она могла повернуть время вспять. Если бы она могла получить назад своего ребенка, она была бы так благодарна, так счастлива, что, наверное, никогда больше не впала бы в депрессию. Она бы ценила каждую минуту, проведенную с дочерью. Она бы никогда больше ни на что не жаловалась, никогда.

Лежа на кровати, Энн заключает частную сделку с Богом, хотя не верит в Бога, а потом плачет в подушку.

Наконец Энн засыпает, но Марко еще долго лежит рядом с ней без сна. Он не может отогнать навязчивые мысли.

Он смотрит на жену, которая спит, повернувшись на бок к нему спиной. Она заснула впервые за тридцать шесть часов. Он знает, что сон ей необходим, чтобы выдержать.

Он смотрит на ее спину и думает, как изменилась она с тех пор, как у них родился ребенок. Это стало для него полной неожиданностью. Они оба так ждали этого ребенка: украшали детскую, покупали детские вещи, ходили на занятия по подготовке к родам, слушали, как ребенок толкается у нее в животе. Это время было одним из самых счастливых в его жизни. Он и не думал, что потом будет тяжело. Он представить себе не мог.

Роды были долгими и трудными – к этому они тоже не были готовы. Никто не предупреждает на предродовых занятиях, что все может пойти наперекосяк. В конце концов Энн пришлось сделать срочное кесарево сечение, но с Корой все было в порядке. Она была идеальна. И с матерью и с ребенком все было в порядке, и они вернулись домой к новой жизни.

Период восстановления тоже проходил дольше и тяжелее для Энн из-за кесарева. Казалось, она разочарована тем, что не смогла родить естественным образом. Марко пытался ее переубедить. Он тоже не так себе все представлял, но какая разница? Кора была идеальной, Энн была здорова, а все остальное не имело значения.

Поначалу у Энн были сложности с кормлением: не получалось приучить ребенка к груди. Пришлось обратиться за профессиональной помощью. Мать Энн не могла ничего посоветовать: сама она кормила дочь из бутылочки.

Марко хочется протянуть руку и осторожно погладить Энн по спине, но он боится ее разбудить. Она всегда была чувствительной, эмоциональной. Одна из самых утонченных женщин, которых он когда-либо видел. Когда-то он любил неожиданно заявиться к ней в галерею. Иногда он заставал ее врасплох за ланчем, иногда – после работы, просто потому что хотел увидеться. Ему доставляло удовольствие смотреть, как она общается с клиентами, как загорается, когда говорит о картине или о новом художнике. Он думал: не могу поверить, что она моя.

Когда случалось открытие новой выставки, она приглашала его. Там было шампанское, закуски, женщины в нарядных платьях и мужчины в хорошо скроенных костюмах. Энн циркулировала по залу, останавливаясь поговорить с группками людей, разглядывающих картины, – яркие абстрактные мазки или более сдержанные работы. Марко все это было непонятно. Самым прекрасным, приковывающим взгляд объектом в зале для него всегда была Энн. Он старался ей не мешать: стоял возле бара, поедая сыр, или где-нибудь в стороне и смотрел, как она занимается своим делом. В этом она была профессионалом, она изучала историю искусств и современное искусство, но, что важнее, у нее были инстинкт, страсть. Марко вырос вдали от искусства, но для нее оно было частью жизни, и за это он любил ее.

На свадьбу он подарил Энн картину из ее галереи, о которой она мечтала, но говорила, что они не могут себе позволить, – масштабное мрачное творение молодого таланта, которым она восхищалась. Картина висит у них в гостиной над каминной полкой. Но теперь Энн даже не смотрит на нее.

Марко поворачивается на спину и глядит в потолок, глаза жгут слезы. Ему нельзя расклеиваться. Он не может позволить полиции подозревать ее, подозревать их больше, чем они уже подозревают. То, что Энн сказала о докторе Ламсден, его встревожило. Он видел страх в ее глазах. Может быть, она рассказывала доктору, что хочет навредить ребенку? Женщины в послеродовой депрессии иногда о таком думают.

Боже, боже… Черт!