Она чуть отдергивает край занавески и выглядывает снова. На этот раз по ее спине пробегает дрожь ужаса. Она узнает женщин, которые вереницей идут по тротуару к дому, толкая перед собой коляски: трое – нет, четверо – мамочек из ее собрания. Репортеры расступаются перед ними, предчувствуя надвигающуюся драму. Энн не верит своим глазам. Они что, серьезно, думает она, пришли навестить ее
Впереди она видит Амалию, мать хорошенького кареглазого Тео, – та шарит под коляской и достает что-то похожее на большой контейнер с едой. Остальные делают то же самое: ставят коляски на тормоз и достают приготовленную еду из корзин под сиденьями.
Такое проявление доброты и такая бездумная жестокость. Энн не может этого вынести. Она всхлипывает и резко отворачивается от окна.
– В чем дело? – встревоженно спрашивает Марко, подходя к ней.
Он отодвигает занавеску и смотрит в окно на тротуар.
–
В понедельник, в девять утра детектив Расбах попросил, чтобы Марко и Энн приехали в участок для официального допроса.
– Вы не арестованы, – заверил он, когда они уставились на него, потеряв дар речи. – Мы бы хотели, чтобы каждый из вас сделал заявление и ответил на несколько дополнительных вопросов.
– Почему мы не можем сделать это здесь? – спросила Энн, явно расстроенная.
– Зачем нам ехать в участок? – вторил ей потрясенный Марко.
– Стандартная процедура, – ответил Расбах. – Вам нужно время, чтобы привести себя в порядок?
Энн покачала головой, словно говоря, что ее не заботит, как она выглядит.
Марко вообще не ответил, только стоял, опустив взгляд.
– Хорошо, тогда вперед, – сказал Расбах и повел их к выходу.
Стоило ему открыть дверь, как снаружи все пришло в движение. Репортеры обступили крыльцо, засверкали вспышки камер.
– Они арестованы? – выкрикнул кто-то.
Расбах, сохраняя гробовое молчание, не отвечая на вопросы, вел Энн с Марко через толпу к патрульной машине, припаркованной перед домом. Он открыл заднюю дверь, Энн села первая и подвинулась, чтобы дать место Марко, который сел в машину за ней. Все молчали, кроме репортеров, продолжающих выкрикивать им вслед вопросы. Расбах устроился на переднем сиденье, и машина тронулась. Следом, щелкая камерами, бежали фотографы.
Энн смотрела в окно. Марко попытался взять ее руку, но она отняла ее. Она смотрела, как за окном проплывали знакомые картины города: продуктовый ларек на углу, парк, где они с Корой обычно сидели на одеяле в теньке и наблюдали за плещущимися в маленьком бассейне детками. Они ехали на другой конец города – теперь они недалеко от художественной галереи, где она раньше работала, и от берега реки. Вскоре они проехали здание в стиле ар-деко, где находился офис Марко, а затем центр внезапно остался позади. Все казалось совсем иным с заднего сиденья патрульной машины, в которой тебя везли на допрос об исчезновении твоего ребенка.
Когда они подъехали к участку, современному зданию из стекла и бетона, машина остановилась у дверей, и Расбах повел супругов внутрь. Репортеров здесь не было: никто не знал заранее, что Энн с Марко повезут на допрос.
Они зашли в участок, и полицейский в форме за круглой стойкой с интересом поднял глаза. Расбах передал Энн женщине из полиции.
– Отведи ее в комнату для допросов номер три, – сказал Расбах.
Энн в панике посмотрела на Марко.
– Подождите. Я хочу быть с Марко. Разве мы не можем быть вместе? – спросила она. – Почему вы нас разделяете?
Марко ответил:
– Все в порядке, Энн. Не волнуйся. Все будет в порядке. Мы ни в чем не виноваты. Они просто зададут нам несколько вопросов, а потом отпустят, правильно? – обратился он к Расбаху с ноткой вызова в голосе.
– Правильно, – невозмутимо ответил детектив. – Как я уже сказал, вы не арестованы. Вы здесь добровольно. И вольны уехать в любое время.
Марко неподвижно стоял и смотрел, как Энн уходит по коридору за женщиной в форме. Она в ужасе оглянулась на него.
– Пройдемте со мной, – сказал Расбах. Он отвел Марко в комнату для допросов в другом конце коридора. Детектив Дженнингс был уже там. В комнате стоял металлический стол со стулом с одной стороны и двумя стульями для детективов – с другой.
Марко опасался, что не сможет держаться разумно и невозмутимо. Сказывалось переутомление. Он мысленно приказал себе говорить медленно, думать, прежде чем отвечать.
Расбах был в чистом костюме, свежей рубашке и галстуке. Дженнингс тоже. Марко надел старые джинсы и мятую футболку, которую вытащил утром из комода. Он тогда не подозревал, что его повезут в участок. Теперь он понимал, что нужно было воспользоваться предложением детектива принять душ, побриться, переодеться. Тогда бы он чувствовал себя более собранным, владеющим ситуацией. И не выглядел бы на видеозаписи, как преступник: он только что понял, что, скорее всего, допрос будут записывать.
Марко сел. Охваченный тревогой, он наблюдал за детективами, которых от него отделял стол. Здесь все ощущалось иначе, чем дома. Это его пугало. Марко чувствовал, как ситуация выходит из-под контроля.