Супружеские игры

Освободившись таким неожиданным образом от своей проблемы, я наконец избавилась и от ночных бдений, и все же чувствовала нечто вроде угрызений совести. Из разговоров в камере я поняла, что у Агаты открытый перелом бедра и ее перевели из тюремного госпиталя в Варшаву, потому что наш доктор не взял на себя ответственность лечить столь сложную травму. Наказание, которое она понесла за испытанное мной той ночью унижение, показалась мне слишком жестоким. Стоило ли вообще в этом случае говорить о вине и наказании? Агата была неинтересна как женщина. У нее не было шансов понравиться хоть какому-то мужчине, поэтому она обратилась в ту сторону, где могла бы ожидать благосклонности. Только женщина может до конца понять другую женщину и проявить к ней сердечность и теплоту. Чувственность мужчин иного рода – она всегда на грани жестокости, ведь секс – не что иное, как форма агрессии.

Возможно, наши супружеские проблемы возникали оттого, что мое посвящение во взрослую жизнь проходило не так, как желала того природа. Сначала должна быть боль, сопутствующая всякому рождению. Вот я и заплатила за то, что, любя мужа, не сумела избавиться от страха перед его физиологией, перед его требованиями и нежеланием считаться с тем, чего бы я хотела для себя. Как-то разозлившись, Эдвард сказал:

– Ты разве не знаешь, что у вставшего члена нет совести?

– Мне не удалось узнать об этом вовремя, – ответила я.

Все случилось во время каникул, за год до окончания школы. Я сидела в своей светелке наверху и смотрела в окно. А неподалеку работали студенты, проводили какие-то исследования. Борисовка почему-то представляла интерес для разного рода исследователей – этнографов, биологов, метеорологов, археологов, – которые вечно крутились в нашей деревне. Он был из группы археологов. Они вырыли поблизости от дома батюшки огромный котлован, оградили его колышками и чего-то там искали, беспрестанно шастая туда и обратно к колодцу – им нужна была вода, много воды. Носили ведро за ведром. Было жарко, он скинул рубаху и расхаживал голым до пояса. Тело у него было крепкое, загорелое, оливковый цвет кожи красиво оттеняли светлые волосы. В очередной раз пробегая под моим окном, он остановился и, задрав голову, крикнул:

– Девушка в окошке, спускайся к нам.

– Не могу, – рассмеялась я, не испытывая при этом никакого смущения.

– Почему не можешь?

– Бабушка не пускает.

Он сделал неопределенный жест рукой:

– А может, попросим ее, чтоб отпустила?

Я отрицательно покачала головой.

Вскоре мы столкнулись с ним на тропинке. Я уже не чувствовала прежней свободы, первым моим желанием было развернуться и убежать. Но это показалось мне неприличным. Я не хотела, чтобы он счел меня дикаркой. Студент поставил ведро с водой на землю и, подняв мое лицо за подбородок, заглянул в глаза.

– Зеленоглазая, – шепнул он. – Скажи, как тебя зовут?

– Дарья.

– У тебя самое красивое имя на свете!

Потом бабушка долго допытывалась, чего от меня хотел этот студент.

– Спрашивал дорогу, – буркнула я.

Но она на этом не закончила своих расспросов:

– А чего он так заглядывал в твои глаза?

– Оттого, что стояла как немая! – рявкнула я и бросилась вон из кухни.

Еще пару раз мы так сталкивались, а потом в один из вечеров – солнце уже почти уже закатилось за деревья – он взял меня за руку и куда-то повел. Я, не сопротивляясь, шла за ним. Мы оказались на старом погосте за приходским домом, а затем он влез через окошко в деревянную церковку и отодвинул засов двери, впустив меня внутрь.

В церкви царил полумрак. Последние лучи заходящего солнца, пробивавшегося сквозь щели в рамах, падали на пол золотистыми стружками.

– Дарья, – ласково прошептал он. – Сними платье.

Я отпрянула на шаг, но студент, взяв мое лицо в ладони, снова притянул к себе:

– Дарья, я не обижу тебя. Сделай, о чем я прошу.

Я послушалась и стянула платье через голову.

Я стояла посреди помещения, в котором пахло пылью и подгнившим деревом, прикрывая руками обнаженную грудь, как будто мне было холодно. Сердце сильно билось. Он тоже разделся. Медленно приблизился и обнял меня. Это было так необыкновенно. Я почувствовала, что между нами что-то зарождается, и это будило во мне какое-то неясное любопытство, даже восхищение. Он встал на колени и потянул меня вниз. Целовал мои груди. Прикосновения его губ пробуждало во мне наслаждение, мне становилось так сладко, до изнеможения. Потом мы лежали на его куртке, он ласкал губами мою кожу, его поцелуи были нежны, как прикосновения крыльев бабочки. А я казалась себе неизвестным материком и не узнавала себя в этой обнаженной девушке. Внезапно мне захотелось чего-то большего, чем только поцелуи. Однако я не знала, как сказать ему об этом, потому что была неопытна и растерянна в своем вожделении. Он понял все без слов.

– Нет, Дарья, – зашептал он. – Это было бы жестоко, ранило бы тебя… Сделаем иначе…