Surface tension (СИ)

Второй раз он просто не имеет на это права.

- Нюша, я…

Лосиния тоже была непосредственной и смешливой. Вела ежедневники, потому что не могла ничего удержать в голове. Пекла кексы на праздники, собирала бутерброды на выложенном плиткой столе в лаборатории, мужественно терпела сумасшедшее расписание. С ней считались, - с юной белокурой аспиранткой, и уже никто не сомневался, что после защиты она не уйдет, как уходили многие, получив желанную степень. Единственная, кого выдерживал рядом взбалмошный гениальный завлаб, об упрямстве которого ходили легенды.

Лосяш моргнул, прогоняя наваждение. Нюша не Лосиния, и было бы жестоко пытаться восстановить иллюзию прошлого ценой чувств этой девочки. Хрюшка вручила ему кружку с чаем и наконец подняла голову, в ее взгляде явственно читалось непонимание. – Ты хотел мне что-то сказать, - робко напомнила она, снова устраиваясь на пуфике. В который раз за прошедшие несколько минут ученый пожалел, что не написал речь на бумажке. Лосиния… Снова Лосиния! Неужели нельзя подумать о ком-то, кто был до нее? Лосиния всегда догадывалась сама. Любил ли он ее… он никогда не задумывался над столь несущественным аспектом их отношений. Просто она была частью его личной системы координат.

- Нюша, я не психолог, - с этим к Карычу. Но когда ты пытаешься в своих чувствах на место Бараша зачем-то поставить меня… вот тут я и сам, честно сказать, теряюсь. Я не рыцарь, я не умею писать стихи и делать комплименты, никогда не умел и уже не научусь. Зачем вы вообще это затеяли, милая моя?

Нюша вздрогнула, едва не расплескав чай. Глубоко вздохнула и решительно отставила чашку на столик позади себя. Совунья была права… она всегда права. Это не влюбленный пылкий Бараш с его поэмами и пожаром души, это сложнее. Что ни говори, а Бараш, верный и давний поклонник, смотрел на Нюшу с высоты своего обожания: опекал ее, защищал от воображаемых врагов, - хрупкую слабую принцессу, от которой требовалось лишь слушать серенады и позволять себя любить. И Нюшу такое положение вещей устраивало – до недавних пор. Лосяш, гений, смотрел на нее иначе, и ему она должна была что-то отвечать, а не вздыхать в притворном смущении и прятать взгляд за опахалами длинных ресниц.

Но хуже всего было не это. Он абсолютно неверно истолковывал то, что она – неловко и, может быть, по-детски, но иначе она не умела – пыталась донести до него в последние дни. Нюша тихо шмыгнула пятачком. Даже Лосиния, при всем ее безразличии к окружающему миру, умудрялась понимать. А для Лосяша это было очередной Нюшиной игрой, попыткой привлечь внимание.

- Ты… неужели ты все еще думаешь, что я просто решила развлечься? – тихо спросила она. – Почему вы все сватаете меня за Бараша? Почему ты – ты же у нас умный, Лосяш! – почему ты цепляешься за прошлое, за свою Лосинию, с которой тебя связывает только эта ваша сказка про поверхностное натяжение, но не видишь того, что происходит в настоящем?

Напуганная собственной тирадой, Нюша зажала копытцами рот. В спину упирался край заставленного косметикой стола, не позволяя ей пятиться назад. В минутном порыве она выпалила то, что вот уже несколько дней крутилось в ее голове, накапливая гнев и обиду на этот неправильный взрослый мир. Может, и впрямь стоит остановиться? Ровесники – досконально, до мельчайших привычек изученная плоскость: Нюша, имевшая ограниченное любовными романами мышление, но далеко не глупая, уже давно научилась предугадывать и направлять действия своей свиты в нужное ей русло. Даже Крош и Ёжик (чего уж говорить о Бараше) при должной тренировке могут стать прекрасными пажами юной принцессы. Так зачем она тянется выше? Разве ей плохо в предсказуемом и привычном мире беззаботного детства? Когда-нибудь (Нюша представляла будущее весьма туманно) она войдет в приличное общество, сражая мир задорным взглядом и зелеными тенями, но – не сейчас.

Взрослые не умеют радоваться жизни. Придумывают себе несуществующие запреты, забывая, насколько это сладко – следовать своим желаниям. “Хочу!” – обычно топает копытцем Нюша, и мир расстилается перед ней. Но что бы только она ни отдала, чтобы заполучить в свой мир Лосяша… и не объяснять ему очевидные вещи. Самой признаваться в любви – немыслимо! Хрюшка буквально чувствовала, как роскошные героини прочитанных книг с осуждением взирают на нее, съежившуюся на пуфике, напуганную собственной откровенностью. А ему все равно. Он, похоже, даже сравнивать их не пытается, потому что видит в Нюше несмышленую малышку, ничего больше.

Хрюшка чувствовала, что ее вновь душат слезы. – Лосяш… почему никто не позволяет мне взрослеть? Я не хочу… как Совунья… стоять на берегу и махать платочком, я хочу действовать, жить, в конце концов! – лиловые потеки змеились по ее щекам, но впервые, наверно, за всю жизнь она не обращала на это внимания. – Я изменюсь, я даже перестану есть конфеты, только не говори, что я ребенок! Я стану… как она.

Последнюю фразу Нюша прошептала уже через силу, обещая это не столько ему, сколько самой себе. Лосяш тяжело вздохнул. Вряд ли она понимает, что говорит.