Сурикэ

— Я не знаю никого; вероятно, какой-нибудь охотник вроде меня.

— Вовсе нет, это была дама.

— Дама?..

— Да.

— Я знаю только одну даму: хозяйку Белюмера, и не думаю, чтобы вы говорили о ней.

— Вы скрытничаете со мной, вашим другом; это нехорошо.

— Уверяю вас, генерал…

— Не божитесь, попадетесь.

— Я?!

— Да; я имел разговор о вас в день выступления из Бельвю.

— Из Бельвю? — спросил Шарль, краснея. Генерал сделал вид, что не замечает.

— Я не понимаю, что вы хотите сказать, генерал.

— Будто бы?

— В самом деле.

— Одна прелестная особа; она, по ее словам, вам многим обязана.

— Я не знаю, кто это; разве только мадемуазель Марта де Прэль, придающая слишком большое значение пустячной услуге, которую мне удалось оказать ей; это сделал бы всякий на моем месте, и, может быть, еще больше…

— Я припоминаю, что, придя один раз в Квебек, вы были очень взволнованы и сообщили моему родственнику Меренвилю, что на его дом напали ирокезы и что мадемуазель де Прэль очень больна вследствие всего, что ей пришлось перенести.

— Да, совершенно так.

— Вот мы и добрались, — заметил генерал, улыбаясь.

— Нет, генерал, вы напрасно так предполагаете, после этого происшествия я видел эту девушку только издали и никогда не говорил с ней.

— Это странно.

— Почему?

— Потому что, говоря о вас…

— Что такого особенного она могла сказать обо мне?

— Ничего, но тон музыку делает, мой любезнейший друг.

— Я не понимаю…

— Право, от вас не скоро добьешься исповеди.

— Разве меня надо исповедовать? — спросил Шарль с несколько натянутой улыбкой.

— Лучше я повторю вам, что она сказала.

— Как вам будет угодно.

— Так вот как вы относитесь к дамам, беспокоящимся о вас!

— Я не понимаю, как могла беспокоиться обо мне эта дама, знать которую я не имею чести?

— А между тем это так; она остановила меня в минуту моего выступления из Бельвю и спросила, почему вас нет со мной.

— Весьма странно!

— Вовсе не так странно, как вам кажется. Я отвечал, что вы заняты исполнением данного вам поручения, и это успокоило ее; тогда она, краснея и запинаясь, сказала мне, что многим вам обязана, что вы спасли ей жизнь…

— Я?

— Я повторяю ее слова; она прибавила, что принимает в вас большое участие и будет радоваться…

— Я уже слышал это, генерал.

— И будет радоваться каждой вашей удаче, так как теперь вы не на своем месте…

— Я очень благодарен мадемуазель Марте…

— Подождите до конца, что еще будет.

— Слушаю…

— Я сказал ей, то есть этой барышне…

— Да.

— Я сказал ей, что повторю вам все, что слышал от нее; она отвечала мне, а сама покраснела — совершенно как вы в настоящую минуту…

— Я покраснел, генерал?

— Как рак, говоря попросту.

— И что же?

— А! Вы начинаете интересоваться?

— Мы с вами болтаем; не все ли равно в таком случае, о чем разговаривать.

— Гм! — улыбаясь, произнес генерал. — Тогда эта барышня сказала мне, что ей будет приятно, если я передам вам ее слова.

— Весьма любезно с ее стороны, что она вспомнила обо мне.

— Отлично, но, как я уже сказал вам, тон музыку делает.

— Это правда…

— Если бы вы слышали ее взволнованный голос, если бы вы видели ее полные слез глаза, румянец на ее щеках, вы, конечно, убедились бы так же, как и я…

— В чем же, генерал?

— Ах, Боже мой! Да в том, что она вас любит! Вот наконец роковое слово произнесено.

Шарль Лебо страшно побледнел и нервно затрясся всем телом.

— Что с вами? Вам дурно? Или это от радости? Вы посинели.

— Нет, это ничего, генерал, — отвечал Шарль прерывающимся голосом, осушая залпом стакан воды.

— Что было с вами, друг мой?

— Ничего, ровно ничего; я чуть было не умер.

— Чуть было не умерли?

— Да, генерал, вы нанесли мне страшный удар; сердце у меня так забилось, что я до сих пор еще не могу оправиться.

— Простите меня, я не имел дурного намерения.

— Я не обвиняю вас; я вполне верю в ваше расположение ко мне.

— Еще раз повторяю: я думал обрадовать вас, а вместо этого так огорчил… Вы, следовательно, любите другую?

— Я еще никогда не говорил о любви ни одной женщине.

— Но эта девушка вас любит, я уверен в этом, я понял это с первых ее слов; как вы могли остаться равнодушным?

— Я вовсе не равнодушен; может быть, несмотря на все мои усилия…

— Вы любите ее?

— Если бы так, то к чему может привести такая любовь?

— К вашему счастью, друг мой.

— Подобное счастье невозможно; я мечтал, создавал безумные планы, но осознал, хотя, к несчастью, поздно, что для меня нет надежды.

— Почему же, друг мой?

— По тысяче причин, генерал.

— Скажите хоть одну, серьезную.

— Это нетрудно; вместо счастья, которое вы сулите мне, я вижу в будущем только одно вечное несчастье.

— Вы заблуждаетесь.

— Я заблуждался слишком долго, но теперь стал умнее

и покорился; я родился под роковой звездой; я всегда страдал, всегда был несчастлив и теперь притерпелся.

— Это не причина, друг мой.

— Что я могу вам сказать? Я сам себя не понимаю. Что я такое? Охотник, праздношатающийся, одним словом, Сурикэ. Неужели вы думаете, что, если бы я попросил у графа руки его воспитанницы, он отнесся бы серьезно к моему предложению? Он засмеялся бы мне в лицо, а может быть, просто приказал бы своим лакеям выгнать меня.