Суриков

Из Москвы тоже ехали в Питер по железной дороге. Из окон вагона все видно мелькающим. Иногда поезд летит над громадною бездной, и когда глядишь туда, то ужас берет. Дорога шириною не более аршина, и вагон шириною в сажень; колеса находятся как раз посредине вагона снизу; стало быть, края вагона свешиваются над пропастью, и летит, будто по воздуху, так дороги под собой не видно. Перед тем, когда поезд отходит, то раздается такой свист пронзительный, что хотя уши затыкай. Сначала поезд тихонько подвигается, а потом расходится все сильнее и сильнее и, наконец, летит как стрела. Во втором классе очень хорошо убрано, как в комнате, и стоят диваны один против другого с двух сторон, где помещаются и дамы и кавалеры; очень весело бывает ехать, потому что идет оживленная беседа, далеко за полночь, наконец, все утихает, а шумит только один поезд. По Петербургской железной дороге лучше ехать, потому что менее трясет. В Казани тоже останавливались дня четыре, и там видел все древние исторические постройки. Мне очень понравился этот город, лучше всех по веселой жизни своей. От Казани мы до Нижнего все по большей части ехали по Волге и много городов видели по ней.

Теперь поговорю о себе. Петр Иванович Кузнецов хлопочет о помещении меня в Академию или сначала, может быть, в приготовительную школу Академии, где нужно будет подготовиться в рисовании и науках для академического экзамена; может быть, примут в Академию и с моим свидетельством из уездного училища — мне это говорил в Эрмитаже придворный. Теперь живу, покуда ничего не делая, так как на дворе Масленица. Начну учиться, Бог даст, с первой недели поста, тогда опять напишу немедленно об этом. Я здоров. Каково Саша учится? Напишите поскорее, мамаша. Сереже напишу. Ему поклон посылаю, также и крестниньке и Таничке. Целую вас всех.

Василий Суриков.

Адрес мне: в Петербург. Милостивому государю Петру Ивановичу Кузнецову, живущему на Спас-Преображенской улице, дом Лисицына, для передачи Василию Ив. Сурикову.

На Невском проспекте я встретился с Павлом Николаевичем Замятниным. Поговорили».

Письма XIX века, извлеченные на свет для чтения, — это настоящие призраки былого: чернила выцвели и готовы исчезнуть, блеклостью своею напоминая мотыльков-полуночников, и только то, что юноша Суриков был из канцелярских, делает их удобными для прочтения. У экс-писца есть возможность увидеть губернатора гораздо большая, чем у зауряд-горожанина, и Суриков сообщает родным, что встретился с Замятниным на Невском. Старательно выводя завитушки букв, он сам себе удивляется, куда забрался, и спешит удивить красноярцев.

После любезной беседы с родным губернатором Василий Суриков встретил нелюбезный прием в Академии, оказанный ему инспектором К. М. Шрейнцером: «Да за такие рисунки вам надо запретить даже мимо Академии ходить». В апреле состоялось рисование с гипсов: «Академик Бруни не велел меня в Академию принимать». От такого решения взыграла казачья кровь. Стало Сурикову весело, удаль проснулась, воля к победе. Казак поступил в рисовальные классы Общества поощрения художников и за три месяца прошел трехгодичный курс, «самые трудные ракурсы выбирал».

Из рассказа Максимилиану Волошину: «А в апреле — экзамен. Помню, мы с Зайцевым — он архитектором после был — гипс рисовали. Академик Бруни не велел меня в Академию принимать. Помню — вышел я. Хороший весенний день был. На душе было радостно. Рисунок я свой разорвал и по Неве пустил».

Сергей Глаголь:

«В Петербурге в Академии Сурикова ждало, однако, грустное разочарование. Здесь требовали, прежде всего, умелого рисования с гипсов, а Суриков гипсов и в глаза не видал. На экзамене он с треском провалился, а неумелые эскизы его, представленные профессорам, только вызывали на их лицах улыбку. Никто в этих эскизах дарования Сурикова не угадал, и никто в Академии им не заинтересовался.

«Обидно было до смерти, — рассказывал Суриков. — Однако я духом не упал. Было много веры в себя, а главное, много было упрямого желания. Что же, думаю: гипсы так гипсы. Если другие умеют их рисовать, почему же я не смогу. Стал советоваться с товарищами, державшими экзамен, узнал про рисовальные классы в школе Общества поощрения, поступил туда и усердно принялся за работу. Оказалось, как и думал, не бог знает какая трудность…».

Подал покорнейшее заявление:

«27 августа 1869 года. В Совет Академии художеств. Прошение Отставного канцелярского служителя Василия Сурикова:

Опоздав в день приемного экзамена, покорнейше прошу Совет Академии сделать распоряжение о допущении меня к экзамену из рисования в настоящее время и в мае месяце будущего года к приемному экзамену вместе с переводом. При сем прилагаю документы: метрическое свидетельство и свидетельство о науках. Канцелярский служитель. В. Суриков».

Распоряжение было сделано. Блестяще выдержав экзамен по рисованию, Василий Суриков получил от своего недоброжелателя инспектора следующее решение Совета Академии: «Принят по рисованию в число Вольнослушающих. 28 августа 1869 года. Инспектор К. Шрейнцер». Молодечество победило.