Приволье завоеванной казаками Сибири было главным влечением их душ, словно бы они до того надышаться не могли, до того им не хватало воздуха, что они в своей невероятной клаустрофобии присоединили к России столько земель, сколько и было дорого ее милости. Москва казалась Василию Сурикову душной и тесной, он, как планета, избрал ее центром вращения, будучи обращен другой своей стороной к космосу… «Вася любил ездить и к сопке (имеется в виду Караульная гора в Красноярске.
Суриков был многогранен. Он, пристально вглядывавшийся в образы женщин с первого своего полотна «Утро стрелецкой казни», искавший тип русской женской красоты с тщательностью преданного национальной идее ученого-этнографа, в Красноярске находил более всего привлекательной «удивительно глубокую любящую душу, нежную психическую организацию» Александры Александровны Шепетковской. Ее сестра Екатерина Александровна, обучаясь в Москве, когда-то позировала Сурикову для картины «Боярыня Морозова». Такое не забывается.
Собирая материал для «Взятия снежного городка» в Красноярске, Суриков вспомнил о своем первом этюде и написал Екатерину Александровну в качестве образа новой картины. Девушка вышла замуж за врача Петра Рачковского, в 1891 году художник вновь обращался к ее образу и написал портрет «Сибирская красавица (Е. А. Рачковская)». Ее брат Николай Шепетковский, банковский служащий, тоже был знаком Сурикову со студенческих лет. Он заведовал музейной библиотекой, а в 1900 году организовал в Красноярске крупнейшую выставку картин, пользуясь поддержкой Василия Сурикова и семьи Кузнецовых. Эти семьи составляли круг красноярской интеллигенции. Здесь можно вспомнить и отца Иоанна — отца Петра Рачковского. В уездном училище он когда-то преподавал Сурикову Закон Божий. Помимо богословия он увлекался рисованием, поэзией, греческим и латынью, историей, географией, философией, математикой — в общем, стремился быть всесторонне развитым культурным человеком. В сыне Петре он воспитал настоящего гуманиста, тот был не только врачом, но и попечителем детских приютов, почетным мировым судьей, гласным городской думы.
Поездка в Красноярск 1909 года была важна художнику, чтобы поставить окончательную точку в картине «Степан Разин», терзаемой критикой. Посетив кладбище, на котором упокоилась родня, он дольше всех задержался у могилы двоюродного деда атамана Александра Степановича Сурикова, вспоминая чрезвычайную крепость и многогранность его натуры. У могилы, впоследствии затерявшейся, оставшейся на памяти одной матери — сырой земли.
А. С. Суриков был настоящий отец для своего казачьего полка, а для памяти Василия — опора в жизни. Тот долгое время не знал даже, что атаман ему дед двоюродный, задавшись этим вопросом уже женатым, в 1884 году. А ведь ему было шесть лет, когда перешагнувшего шестидесятилетие Александра Степановича не стало, в метрической книге Благовещенской церкви стоит дата смерти 12 мая 1854 года. Сохранить в памяти его образ помогали эпизоды — вот маленькому Васе шьют шинель и они выезжают вдвоем на казачьи учения и смотры. Отец рассказывал о богатырской силе атамана — в молодости он удержал за канат огромный плот, оторвавшийся на бурном Енисее в непогоду, и ушел в песок по колено, удерживая его, пока не поспела помощь.
Атаман за долгую беспорочную службу был награжден орденом Святой Анны III степени (в петлице), и когда такая же награда появилась у внука Василия за росписи в храме Христа Спасителя, тот, фыркая в усы, был горд больше всего вот этим: оправдал уважение и доверие деда-батьки.
Посетил внук могилу — и будто новая сила влилась в «Степана Разина», упрочилось в картине его эпическое состояние задумчивости. Н. А. Калеменева из Хакасии, посвящая атаману Сурикову страницы исследования, пишет об одном факте, который действительно показывает его как отца казаков, обладавшего устремлениями к их интеллектуальному развитию. Рассказывая, что атаману приходилось ездить по всей губернии, решая полковые проблемы, она пишет: