Суровые будни (дилогия)

Однако на этот раз он ошибся: не прошло и часа, как все было доставлено ему на квартиру. Приятно удивленный, отправился на вокзал, сел в поезд. И там, в купе, где, кроме него, не было ни души, его арестовали...

Когда он на допросе заявил, что ни в чем не виноват, следователь язвительно заметил: «Ни в чем не виноват? Бросьте! Мы отлично осведомлены, что хранится у вас в пробирке!..» И Дементий понял все.

Семнадцатью годами неволи заплатил он за то, что признался в своей слабости Семену Костылеву.

...Чесноков закончил рассказ и допил свой бокал. Подпер голову ладонью и как бы погас. Громко тикал будильник. За окном гудела непогодь. С половины Трофимова доносились приглушенные стенами голоса, детский смех. А эти двое сидели погруженные в свои думы

После долгого молчания Оленин глухо спросил:

— А этот ваш друг, Семен, где он?

— Кафедрой, кажется, заведует. Ученое звание получил, всякие награды...

— Иуда... — прошептал Оленин мрачно.

— Все это сложнее, Леонид Петрович. И меня и его создало время... Ведь он, донося на меня, был искренне убежден, что делает доброе дело. Те памятные годы на каждом из нас оставили свой отпечаток. Часто вместе с грязной водой и детей выплескивали... Конечно, не прояви я малодушие, так, быть может, со мной ничего бы и не случилось. Но разве во мне одном дело? Потому-то я и не защитил диссертацию, потому и бухгалтером стал. Да, может, это и к лучшему. Дважды два — всегда четыре... Не в пример всякой там философии да истории, которыми вертят и так и сяк, как кому выгодно...

— Это уж другая крайность, Дементий Яковлевич. У вас наболело, понимаю. Но ведь вам еще жить и жить, долго и хорошо жить. Иначе... Иначе, зачем столько жертв, столько страданий испытал наш народ?

— Знаю. Но не так-то легко преодолеть себя.

ГЛАВА 6

На другой день вечером, вернувшись из правления на квартиру, Оленин сказал деду Верблюжатнику:

— Так что за продуктами больше не ходите, питаться у вас не буду.

— Что это? Аль бабка стряпней не угодила?

— Не в стряпне дело. Вчера на правлении шумели, что я колхоз объедаю... Семьдесят литров молока, двадцать четыре кило мяса...

— Да кто ж там такой бессовестный?.. Уж не Паранька ли Филиппова? Ей-то чего надо? Не ее, чать, едите — колхозное! — восклицала бабка с возмущением.

— Не визгай, старая! Харчи по закону, по документам получали. Председателю, видать, жалко, что старики возле него кормятся. Ну, что ж, Петрович, тебе виднее... Коли так, слухай, что брешет Параня, а сам ходи голодный. Ну, что ж, вольному — воля, спасенному — рай. Только и нам нету никакого расчету держать квартиранта без харчей… Ты уж не обижайся, Петрович.

Дед вздохнул и развел жилистые, словно веревками перемотанные, руки.

Ничего не ответил Оленин, подошел к кровати, собрал в узел постель. На душе мерзко. Казалось, возвращается недавнее прошлое. От всех этих разговоров несло мелочной корыстью. Крутая Вязовка! Маленький клочок степи, а какой холодный, неуютный!

Потрогал руками одну, другую вещь, начал собираться: медленно, точно новобранец на войну, сгорбив плечи под тяжестью котомки. Куда идти? Где найти место, чтобы не было никаких дрязг?

Бабка тронула его за рукав.

— Куда ты в ночь-то? Погодь, посиди со старухой, поговорим в разговоры... Может, и сговоримся еще...

Он покачал головой.

— Да не сердись. Ух, какой сердитый! Дед калякнул, а ты и загомозился...

Верблюжатник молчал, кряхтел за стенкой. Оленин взял чемодан, узел, пошел к выходу. Бабка засеменила перед ним, толкнула услужливо дверь. Дверь не отворилась. Бабка толкнула вторично, охнула испуганно.

— Иди-ко, дед, скорее! Нас заперли на чепь.

Поддерживая рукой то и дело сползающие подштанники, дед подергал дверь, насупился. Да, снаружи была наброшена цепь. Не выйдешь.

— Свят, свят, господь! Никак ворюги в хлев забрались! Заперли нас, чтоб не мешали... Ой, пропадут мои свинки, спаси вас Христос!.. — запричитала бабка Глаша.

Оленин поставил чемодан на пол, решил выбраться через окно, посмотреть, что там творится, но дед схватил его за руку.

— Ты куда? Чтоб ножом пырнули? Не пущу!

— Ну, это мы еще посмотрим, насчет пырнуть...

— Богом тебя просим, не выходи. Ты ведь отчаянный, тебе что? Уйдешь и был таков, а нас спалят. По злобе спалят. Ей-богу! Аль не бывало? Пропадем тогда со старухой.

Оленин бросил в сердцах постель обратно. «Вот попался, как мышонок в мышеловку!..» Лег, не раздеваясь. Не хотелось обижать стариков. А вдруг на самом деле правда то, о чем бормочет перепуганный дед? Чем черт не шутит!.. Лежал, спал и не спал, больше прислушивался. Все же за полночь усталость взяла свое.

Приснился почему-то фронт, то, о чем он и не думал и что давно уже не снилось. Всю ночь, казалось, размеренно бухали выстрелы. Только утром он наконец сообразил, что это сердце его стучит...

Вопреки опасениям Верблюжатника, в тут ночь свинки его остались в целости, зато из колхозного зерносклада было похищено двадцать мешков сортового зерна. Оленин вышел из себя. Позвонил в милицию, к Трындову. Из райкома ответили, что секретарь в поездке по колхозам района. Не завтра-послезавтра и к ним заедет.