Суровые будни (дилогия)

Выпили по рюмке. Хозяйка внесла большую фаянсовую супницу. По комнате поплыл ароматный пар. Проголодавшиеся хозяин и его гость принялись за пельмени. Увлеклись так, что и разговаривать перестали. Спохватился гость и опять же, словно кто потянул его за язык, спросил о том, за что он корил себя минуту назад: о прошлом Чеснокова. Остался ли у него кто-нибудь из родных или старых друзей?

— Нет, родные давно умерли. А старые друзья... Друзья что же... Одни отмежевались, другие... Давайте-ка выпьем за то, чтоб никогда не было друзей!

Оленин опешил, уставился с изумлением на Чеснокова.

— Чтоб не было друзей? — спросил он растерянно.

— Да, друзей в кавычках...

— А-а... За это можно.

Выпили. Лицо Чеснокова потемнело, тяжелые веки прикрыли глаза.

«Тяжеленько же приходится тебе... — подумал Оленин. — Сколько лет провел ты, бедняга, на самом дне жизни! И никто не помог тебе. Говорят, мол, масса, коллектив... Все это слова, абстракция. В жизни — по-другому».

Чесноков взял недопитую бутылку, посмотрел на свет.

— Мудрость народная гласит: береги честь смолоду... — вздохнул он. — А я вот не сумел сберечь, оступился в молодости, смалодушничал и поплатился жестоко лучшими своими годами.

То, о чем рассказал Чесноков, произошло много лет назад.

Отец Дементия умер совсем молодым: подкосили здоровье ранения да контузии в первую мировую войну. Остался Дементий с матерью да с дядей Дмитрием — братом отца. У дяди детей не было, и осиротевший племянник стал ему что сын родной. Сколько помнит он, дядя Дмитрий всегда был тружеником и бойцом, отдающим себя делу партии.

На путь революционера он встал с четырнадцати лет. В пятнадцать — сражался на баррикадах в боевой дружине, в семнадцать — вступил в партию, а через два года был уже в ссылке. Всю войну в окопах провел, в 1915 году ранили, а в 1917 чуть не расстреляли по приговору военного суда за большевистскую агитацию — спасла революция. Потом жизнь пошла, как в калейдоскопе, пошла, завертелась... Гражданская война. От красноармейца до командира полка вырос Дмитрий Чесноков.

И после гражданской судьба бросала его с конца в конец России. Разные должности занимал, учился. Последний год, в то время, когда Дементий, окончив планово-экономический институт, поступил в аспирантуру, дядя принял пост секретаря обкома.

Однажды, в июне 1937 года, после напряженной работы над диссертацией, Дементию захотелось немного отдохнуть и поразвлечься. Он попросил дядю, чтобы тот взял моторную лодку, и они под выходной день вдвоем направились вверх по Волге рыбачить.

Ночью у костра после наваристой ухи зашел разговор о том, что делается сейчас в мире. Дементий спросил:

— Ты помнишь Мишу Сидоренко? Мы с ним на рабфаке учились... Черный такой, веселый... Потом он бросил учебу и уехал в Одессу в морской техникум. Ты должен помнить его, видел не раз.

— Вроде припоминаю... Так что?

— Приехал домой в отпуск лечиться. Худющий, измученный...

— Заболел?

— Плавал на танкере механиком, а фашисты их потопили возле Испании. Черт знает что! Торговое судно нейтрального государства пустили на дно, а гражданский экипаж в плен забрали. Словно нет никаких конвенций, словно не существует международного права. Михаил рассказывал мне, как над ним измывались в тюрьме в Барселоне, так просто ужас! И это в романтической Испании!

— Что Испания! — махнул рукой дядя Дмитрий. — Без Гитлера да Муссолини Франко давно бы крышка. Хуже то, что эти разворачиваются сильно... Всюду просовывают свои щупальца. «Пятая колонна» действует вовсю, почти в каждой стране. А сколько у нас пытаются вербовать агентуры! Это же не секрет, сам знаешь из газетных сообщений.

Дементий слушал и глядел на редкие огоньки по той стороне Волги. Смутно освещенная луной спокойно спала деревня. А ведь, возможно, в этот самый час на нее уже заносится вражеская рука, может быть, эта рука держит бомбу, чтоб сбросить ее на головы людей, а может быть, в одном из тех невзрачных домиков рука эта сжала нож, чтобы всадить его в спину честному человеку?

— Даже жить страшно становится! — промолвил задумчиво Дементий. — Кажется, знаешь человека как свои пять пальцев, видишься с ним ежедневно, работаешь, живешь рядом, и вдруг оказывается — он враг! Просто невероятно. Как только люди умудряются годами так искусно маскироваться, жить двумя жизнями? Во имя чего? На что надеются? Чего ждут и от кого ждут? Странно...

Дядя встал, подошел к берегу, долго глядел на посеребренную луной реку. Вернулся обратно к угасающему костру, сел, сказал после длительного молчания:

— Тебя, кажется, мучают сомнения?

— Не знаю, как это назвать... Но ты прав: что-то меня беспокоит. Мне делается иногда не по себе оттого, в каком окружении нам приходится жить внутри собственного государства. Неужели среди советского народа столько предателей и подлецов?