Суровые будни (дилогия)

— Так что же вы думаете, пошло впрок ему это битье? — спросил Радий. — Как бы не так! В плакальщики ударился. Ни дать, ни взять юродивый! Не успел еще кто ноги протянуть, а Пырля уже там! Скорчит постную морду и тащится за усопшим на кладбище, а затем во все ноги на поминки. Чего, чего, а выпивки на поминках — пей не хочу!

Прогорел он по этой отрасли в соседском Гае. Там Денис Пахомович Парамонов — вдовец, лет семьдесят ему — вздумал жениться третий раз. Старик еще крепкий. Бородища — во! Кирпич хлеба завернешь... Отгрохал свадьбу — куда там!

А кто-то возьми да и подшути над Пырлей: беги, мол, преставился старик Парамонов. Тот — к нему. Глядь — народу полная изба. Протолкался со скорбной физией вперед. Как увидел на столе бутылки да закуску — обрадовался: успел, значит, на поминки. Хорошо. И, недолго думая, с ходу затянул: «Со святыми упокой душу раба твоего господи-и-и!!! Дениса сына Пахомовича-а! Уж отглядели его очи ясны, уж оттрудились руки-ноги белы-ы!..»

Жених из другой комнаты выглянул — глаза на лоб. Цап Пырлю за шиворот да как гаркнет: «Ах, ты такой-сякой! Я женюсь, а ты мне заупокойную!» Да хвать его по сопатке.

Пырля после сутки на погребце отлеживался. Как тут не станешь эпилептиком!

— Правильно ты, Радий, рассказал, да только об одном умолчал... — повернулся к нему Чесноков.

— О чем?

— Да вот неясно, кто бы это надоумил Пырлю пойти к Денису Пахомовичу на похороны?

И Чесноков направил луч фонаря в лицо Радия. Тот зажмурился, нырнул в калитку.

— Ну, я дома. Спокойной вам ночи!

Чесноков засмеялся.

— Славный парень. Томится без настоящего дела, Энергии — хоть отбавляй, а к чему приложить, не находит. Вот и озорует...

Опять припустил дождь, аж гул пошел. Председатель с бухгалтером пробирались, придерживаясь заборов.

— Метеобстановочка... — ворчал Чесноков.

Вскоре луч его фонаря осветил мокрое крыльцо со скобой для чистки сапог. Оленин протянул Чеснокову руку, но тот сказал:

— Зайдемте ко мне. Поужинаем по-холостяцки... У меня, кстати, есть пол-литра «самарского разговору»... Идет?

— Ну, что ж... Я не против.

...Оленин не был еще у Чеснокова. Тот снимал комнату у Силантия Трофимова. Почистили сапоги, вошли, разделись. Оленину понравилось, что в комнате нет ни комодов, ни сундуков, ни кроватей с шишками и вышитыми подзорами, как обычно принято в приволжских деревнях. Несколько низких, светлого тона стульев, буфет, металлические полки, набитые книгами, новейшей марки радиоприемник. Пол покрыт ковром. В углу из-за пестрой занавески виден умывальник и таз. Все блестит.

Оленин подошел к полке с книгами, поглядел бегло корешки томов, сказал раздумчиво:

— Н-да... Читать здесь есть чего... — Помолчал и добавил со вздохом: — Если есть когда читать... Дементий Яковлевич, вы книги с собой привезли или приобретаете постепенно?

— И то, и другое... Литературу специальную, справочники выписываю или покупаю при случае...

— В райкоме мне говорили, у вас ученая степень? Верно?

— Нет. Диссертацию написал, но защитить не успел, — помедлив, ответил Чесноков.

Почему не защитил, Оленин спрашивать не стал: понятно и так. Подумал: «сидел Илья Муромец сиднем тридцать лет и три года, а ты, брат, на любую половину меньше... Только и всего».

Чесноков включил приемник, потоптался на месте, провел несколько раз пятерней по негустым волосам. Оленину показалось — он на него обиделся. И поделом: не лезь с дурацкими вопросами! Кому приятно, когда бередят его раны? Тоже и Чеснокову. Незачем было напоминать ему о прошлом. Нехорошо получилось.

Посмотрели друг другу в глаза, и Чесноков, как бы продолжая начатый ранее разговор, сказал:

— В общем, Леонид Петрович, если есть желание, покрутите пока приемник, а я — к хозяйке. Узнаю, когда будут готовы пельмени.

Вышел и тут же вернулся, захлопотал у стола. Вошла жена Трофимова, женщина лет сорока, поздоровалась с Олениным, спросила вполголоса квартиранта, в чем подавать пельмени: в котелке или в супницу перелить? В котелке — оно погорячее будет...

— Никаких котелков, Евдокия Сергеевна!

Оленин обернулся. Его удивила непривычная резкость и категоричность Чеснокова. Посмотрел внимательно. Какая в конце концов разница, в чем подадут? Было бы хлебово повкуснее! Странные, однако, замашки у бухгалтера... Даже не верится, что человек может так меняться... На работе образец корректности и вежливости, а в быту...

Но хозяйке слова квартиранта, видимо, странными не показались. Понимающе кивнула головой, окинула быстрым взглядом стол: не нужно ли еще чего, и неслышно скрылась за дверью.

— В котелке... — продолжал брюзжать Чесноков. — Знает же, что котелков мне на дух не надо! Глаза бы мои не видели всякие банки консервные, ватники стеганые, нары деревянные, будь они прокляты! Во где они у меня сидят! Смотреть не могу на деревья, на лес. Душат они меня, закрывают свет. Я неба хочу, солнца, простора! Может, затем и Вязовку выбрал, что тайги нет, что раздолье кругом... Эх, ладно... Нальем, что ли, но одной?

Оленин покачал головой.

«Так вон откуда это у тебя!»