Суровые будни (дилогия)

— Гриша! Сначала переправим тебе трос. Зацепи конец его за что-нибудь покрепче!

— Ладно...

Через минуту вспыхивает факел — кусок проволоки с паклей, намоченной в солярке. Черная медвежья тень Битюга топает неуклюже по берегу. Густо-красное пламя мельтешит над землей, багровые отблески бегут изломами по бурой воде. Битюг двигается туда-сюда, ищет, за что привязать трос. Потом втыкает факел в землю, кричит:

— Давайте быстрее лодки с мужиками! На асфальте еще машина дожидается!

— Трос надо раньше привязать! Видишь, течение какое?

— За что? За ж-ж-ж-... За живот себе привязывать? — поправляется быстро Битюг. — Гоните лодку живо! Утята жрать хотят!..

— Кто будет мне документы оформлять? — вплетается в перекличку еще чей-то незнакомый голос. — Давайте сюда ответственное лицо!

Фары подъехавших машин направлены на реку. Хорошо виден ее стремительный бег. «Ответственное лицо» — председатель прыгает в лодку, за ним еще двое. Течение подхватывает легкий дощаник, несет. Скрипят, гнутся весла в напруженных руках. Быстрина позади. Проскочили... На мелководье тише. Пошли вверх, черкая днищем о выступающие кочки. Свет с того берега бьет в глаза. Справа по носу виден трактор Битюга. Причаливают.

У спецмашины двери раскрыты, изнутри тянет парным теплом. Слышен слабый тысячеголосый писк. Представитель птицефермы с ходу сует под нос председателю какие-то бумаги, мямлит:

— Сколько придется ждать пустые ящики? Тара на мне висит, я отвечаю за нее материально! Вы не мешкайте.

— Прождете не больше часа, — успокаивает его Оленин.

Тот отходит, бормочет недовольно:

— Сами высиживали бы себе птицу, не морочили головы солидным организациям!.. Беспомощность... Хозяева!..

Оленин послал Битюга за следующей партией утят. Начали разгрузку. Осторожно выносили из спецмашины ящики, ставили в лодку один на другой. Пирамиду крепко привязали веревкой. В первый рейс опять отправился Оленин — ему необходимо быть на том берегу.

— Ни пуха ни пера, — напутствовали его.

— Перекувыркнусь на виру, тогда действительно не останется ни пуха ни пера... — пообещал он.

Но переправился удачно. Ящики мигом переложили в кузов трехтонки.

— Давай, шофер! Вези артистов в клуб... Ишь как пищат — невтерпеж!

Оленин кликнул Трофимова.

— Продолжайте теперь вы, Силантий... Только осторожно, без буль-буль...

Тот усмехнулся чуть, поплевал на ладони, что-то сказал, что — не расслышали: громко фырчал двигатель.

...Перевоз работал всю ночь. О сне, об отдыхе никто не заикался.

Битюг таскал и таскал спецмашины с новыми выводками. Семь километров до шоссе, семь — обратно, по страшенному бездорожью, по вконец раскисшей степи.

Вот и последняя спецмашина разгружена. Оленин отпустил людей отдыхать. За ночь он осунулся, почернел. Кроме большущих глаз ничего, кажется, не осталось. А ведь прошло всего десять часов с того момента, как начался этот бой. Никто не ждал этого боя: его навязали. То, чего не было раньше, теперь есть. Бои не прекращаются никогда. Каждую секунду на земле что-то возникает и что-то умирает: радости и страдания идут рядом. Всю жизнь война. С кем-нибудь или с чем-нибудь. А тут изволь еще и за жизнь утят воевать. Да еще как! Оленин прошел по берегу к мокнущим в воде ивам, сломал пучок красноватых гибких веток с нежными белесыми пуховичками и положил незаметно в один из ящиков, кишащих желто-лимонными утятами. Машина, переваливаясь тяжело по глубоким рытвинам, направилась в клуб, к Марине.

Некоторое время Оленин смотрел, как за деревней, над залитыми полями, вполнеба загоралась заря. Под ее невидимыми лучами земля начала источать радостный, весенний дух. Здоровый, он буйно поднимался, тревожа кровь, вороша в груди добрые чувства. Рытвины от колес, множество перекрестий следов, оставленных на берегу машинами, говорили о преодолении еще одной трудной страницы жизни. А было их немало, этих трудных страниц.

И опять, как не раз случалось до этого, из глубины памяти выплывают воспоминания о далеком-далеком... Как бы то ни было, прав оказался лысенький доктор из Сальянского армейского госпиталя.

«Эх, доктор, доктор, ты и не ведаешь, как сбылось твое пророчество, колдун ты чертов! Семнадцать лет спустя, а сбылось тютелька в тютельку! Зацепился я крылом за землю и остался с ней навсегда... Заведующий птицефермой... А что? Всему свое время. Эх, рассказать бы Василию Черенку или Остапу Пуле, какой эскадрой ворочает их друг Ленька! Да где там! Разбрелись, рассеялись по свету: у каждого своя жизнь, своя боль, свое счастье.

Война смешала судьбы. Новый век ядерных сил и космических полетов смешал мировые проблемы с самым земным бытом, смешал высокие парения с самой простейшей домашней жизнью. Но пусть даже само пространство и время срываются со своих философских причалов, людям всегда будут нужны хлеб и сапоги, дома и песни.

Потому и крепки руки людей и крепка вера в создаваемое своими руками, потому и крепчают их удары по стихии — земле, по всему изжитому, обреченному. И, как в каждом бою, впереди разведчики, впереди коммунисты. Они уходят дальше всех за неведомую черту и, бывает, зачастую не возвращаются.