Суровые дни

А вотъ и бабка. Да какъ же захилилась она! Лицо - печёное яблочко, а глаза… Теперь они всегда плачутъ, сочатся. Съ весны вовсе перестала видть однимъ - только красные круги покачиваются, большiе и маленькiе.

- Взяла да проплакала! - пробуетъ шутить дядя Семёнъ, а выходитъ горько. - Говорилъ - не реви дуромъ. А вотъ теперь и внучка, гляди, не разглядитъ. Совсмъ сяклая стала старуха.

- Ай дьячокъ? - приглядывается бабка къ завалинк.

- Попъ! Сонъ-то разскажи-ка свой, садись-ка… Горазда она на сны.

Сонъ хорошiй - по лицу дяди Семёна видно. Онъ теперь и самъ любитъ разбирать сны, бабью глупость. Бабка присаживается на кулаки.

Исхудала, въ чёмъ душа держится, съ носа виситъ мутная капелька. Есть ей, о чемъ поплакать: другой сынъ, что въ Москв живётъ, въ каретникахъ, написалъ, что и его скоро позовутъ воевать. А онъ вовсе квёлый.

- Не возьмутъ! - ршительно говоритъ дядя Семёнъ. - Такого добра не тронутъ, хромой онъ. А она всё не вритъ, плачется. А онъ у меня, шельма, съ портнихой живётъ, блудитъ…

- Чай, съ блошвейкой… - плачется бабка, отжимая кулачкомъ носъ. - Въ шляпкахъ водитъ, какъ барыню…

- Ну, и пущай… съ блошвейкой. Съ портнихой-модисткой живётъ въ сожительств, съ гражданской женщиной… на её всё жалованье изводитъ, сто рублей теперь выгоняетъ. Сто рублей! Такой каретникъ - чортъ его знаетъ, какой! А полсапожки нонче для портнихи хорошей… красенькая! И вотъ къ Успенью прислалъ ей, матери-то… три фунта баранковъ сухихъ да пастилы яблошной… да денегъ три рубли!

- Два рубли… Не добытчикъ… нтъ, не добытчикъ…

- А сто-то рублей! Вотъ съ обиды-то и ревётъ, пятую недлю глаза теряетъ.

- Блошвейк своей кофту купилъ… писалъ - двадцать семь рублей далъ…

- А теб пастилы! Мало? Реветъ, дура… Да его, чорта, въ самые окопы надо, посл этого! Чортъ-шишига… Образованный сталъ, книжки читаетъ, въ полицiи сколько разъ сидлъ, забастовки длалъ! У-у!!.

Дядя Семёнъ даже зубами скрипнулъ, кулакомъ затрясъ, задохнулся. Глаза сверкаютъ, брови выгнулись - подвернись каретникъ - расшибётъ.

- Проклясть мало такого с… Да будь онъ, анафема…!

Бабка дёрнулась, соскочила съ кулаковъ и затрясла скрюченнымъ пальцемъ.

- Щу, ты… чумовой!

- Ладно… поду-удосужусь… оттаскаю. Всякiя слова говоритъ, какъ образованный… а родные ему - чего! Издыхать будемъ… змй холодный не почешется! Образованiе ихнее… - стучитъ онъ кулакомъ по завалинк и отстраняетъ бабку, не видя. - Ты меня изъ-за него, паскуды… душу мн вынимаешь! Все равно прокляну, про себя! Чего это?! - тычетъ онъ къ церкви. - Церковь Божья?! такъ? Чего на ней стоитъ? Хрестъ?! Для чего хрестъ ставятъ? сказывай, для чего? - не то меня спрашиваетъ, не то старуху. - А для того, что… спасенiе! Пострадалъ и… и молись-смотри, помни! Кровь свою отдалъ драгоцнную, за всякую… за всхъ змевъ и за стервецовъ! Вотъ! За всхъ, хорошiе ли, негодящiе ли… За дрызгъ всякiй, за воровъ-разбойниковъ, за убивцевъ, за кровопивцевъ! Значитъ, памятуй. А у насъ что?! По образованiю какъ надо?.. Энти, образованные, а?! энти стервецы… съ кмъ воюемъ-то?! Они ужъ самые-то образованные, нтъ выше… я газеты читаю, знаю. Ну? Машины всякiя, техники всякiя, всё превзошли, насъ дураками считаютъ… Да мы-то ан-гелы божiе! Нтъ, погоди… я теб распостраню мысли, погоди. На людяхъ пашутъ! Людей всякимъ помойнымъ дерьмомъ кормятъ, плненныхъ! А подъ хрестомъ чего говорятъ, въ церкви, а? О негодующихъ плненныхъ! А они какъ?! Женчинъ догола раздваютъ, на окопы становятъ! на костр жгутъ, живыхъ ещё пристреливаютъ! глаза пальцами протыкаютъ! языки ржутъ! ухи ножницами ржутъ! газеты читалъ! Войну, зми начали, сколько годовъ ножи точили! А?! И нигд такого замчательнаго образованiя нтъ, всё могутъ! А мы-то Господи! Грязные, рваные, пьяные… по-родительскому ругаемся… грамот не умемъ, чисто въ лсу живёмъ… а какъ мы?! У насъ, вонъ, въ Колобов, девять человкъ ермановъ работаютъ у барина. Ну? Вотъ самъ видалъ, хрестъ приму - не вру… Тащутъ двое ихъ брёвнышко, а мальчишки въ ночное погнали. Мальчишки наши какъ? Богъ, говорятъ, помощь! Ей-Богу! Кто ихъ училъ?! А энти смются гадюки! Да чего ещё… Одинъ чтой-то по своему крякнулъ на нихъ, и засмялись, да нехорошо такъ. Понятно, наши мальчишки, кто въ чёмъ, рваные. На кофту смялись, что въ бабьей кофт, хлопья изъ рукавовъ видать. Ну, я имъ и показалъ тутъ..!

- А что?

- Я ихъ такъ…! Взялъ одного за воротъ… а здоровые, черти… ну, да, вдь, и я не маленькiй. Взялъ его да головешку-то ему нагнулъ-толконулъ! Кланяйся, такой-растакой, ежели теб Богъ-помощь говорятъ! Такъ и присли, ни живы. Мордастые, черти. А кормятъ-то ихъ какъ у насъ! Баринъ по-нмецкому съ ими говоритъ, барыня за ручку. Э! А они всё ха-ютъ. Чтобы образованiе показать! Всё у насъ никуда, не по ихъ всё. Вдь, вотъ не знали-то, что они въ гости будутъ… берёзы бы для ихъ перекрасили, въ рчку бы молока напустили, перинъ бы имъ натащили… д-вокъ бы имъ… пожалуйте, удосужьтесь обратить такое ермансоке вниманiе, извините ужъ только, необразованные двки, по-вашему не умютъ…

- Чевой-то ты это нехорошо говоришь… грхъ! - остерегаетъ бабка.