Суровые дни

Дядя Семёнъ не договариваетъ, что послала имъ жизнь на закуску. Не можетъ договорить, - сводитъ въ горл. Онъ потираетъ подъ бородой, и тёмное, большое лицо его сморщено въ частую стку, и въ каждой морщинк - былое, невесёлое. О, если бы вывести ихъ, стариковъ, всхъ этихъ, доживающихъ нерадостную жизнь въ тяжкомъ невденiи, что будетъ, - вывести въ чистое поле и показать взгляду, привычно скользящему, не останавливающемуся на ямахъ и рытвинахъ расплескавшейся жизни! Остановился бы и померкъ привычно скользящiй взглядъ, не смогъ бы прямо смотрть, какъ не можно смотрть на солнце.

- Моръ на стариковъ на нашихъ… моръ… - говоритъ дядя Семёнъ. - Бывало, одинъ-два за годъ-то улетучатся яблоки на тотъ свтъ жевать, а ноншнiй годъ мёрлы задали… шесть человкъ! Потрясенiе-скорбь, съ нутра. Какъ сухостой съ втру. Другой бы и пожилъ годокъ-другой, а тутъ одно за одно, не дай Богъ. Вотъ… съ того краю, стало быть, начинай, считай. Акимъ Волковъ - разъ. Похалъ по дрова, у чайной сталъ спицъ взять, закачнулся-закачнулся, захлюпало въ глотк - на порог и померъ, голову расшибъ… Въ Миколу ещё старуха Васёва… у той сынъ въ плну померъ, заздили нмцы…

Пересчитываетъ, а въ голубоватыхъ глазахъ вопросъ и тоска. И вспоминается мн попова вечеринка въ уздномъ городк, сидитъ на диванчик молодой псаломщикъ съ гитарой и смшливо и быстро-быстро, словно часы читаетъ, разсказываетъ о доходахъ, подыгрывая на одной струн:

- Свадьбы сократи-лись, крестьянъ совсмъ ма-ло! (на мотивъ - «только онъ прi-халъ - опять узжаетъ»).

И потомъ часто-часто, скороговорочкой:

- Производство живого товару сокращается, выручаетъ: первое - погребенiе, старухи шибко помирать принялись, въ нашемъ посад за одинъ рождественскiй постъ семерыхъ старухъ похоронили… второе - панихиды, сорокоусты, молебны, до двухъ десятковъ молебновъ каждый праздникъ, и о болящихъ, и о скорбящихъ, и благодарственные, и по общанiю… есть нкоторыя семейства - по три разныхъ молебновъ служатъ, и просфоръ больше неизмримо, на Рождество было тысяча триста сорокъ просфоръ! Батюшка подымался съ трехъ часовъ утра раннюю обдню служить… иконы и крестъ несравнимо щедре принимаютъ, на поминъ души вклады… Канительщика нашего компаньонъ отъ холеры померъ, въ обозной канцелярiи былъ, пороху и не нюхалъ - въ честь его тыщу рублей вкладъ внесли. Печа-альная комбина-цiя жи…и…зни… (на мотивъ - «вотъ мчится тройка почтова-а-я…»).

Тряхнулъ рыжимъ хохломъ, ударилъ всей пятернёй по струнамъ и ухнулъ, словно провалился куда:

Ухъ-ухъ… глазъ распухъ,

Ры-ло перекрыло!

- Должно быть, повсюду такъ - помирай, старухи!

- Знамо… одни люди-то!

И вдругъ проясняется сумрачное лицо дяди Семёна, когда я спрашиваю про невстку.

- Съ икро-ой! Такой подарокъ намъ Михайла удлалъ… мастакъ! Былъ у насъ къ масленой въ побывку, на десять дёнъ его отпустилъ ротный… по череду пускалъ исправныхъ, за честное слово. Какъ снгъ на голову! Ну, ладно…

Ну, вотъ и радость. Дядя Семёнъ расцвлъ, брови заиграли, лицо съ хитрецой, въ глязахъ опять потухшiе-было огоньки, рукой теребитъ меня за рукавъ - весь ожилъ.

- Браги наварили! Старуха припомнила, какъ её варить-то. Солоду да дрожжей, да сахарку, да хмельку - шапкой вздуло! Гудитъ-шипитъ! Такая брага - въ тожъ день похали мы съ Мишкой на корячкахъ… Псни гудимъ, съ Марухой ужъ онъ разошёлся, распострани-илъ! Вотъ какъ распострани-илъ! Я его раззадорилъ, правду теб скзать. Говорю: какъ же ты её такъ, пустую намъ оставилъ, такой-сякой, унтеръ-офицеръ, а ещё са-пёръ?! А она такъ и летаетъ - швыряется, какъ буря. Изъ одного стакана всё съ нимъ брагу тянула. Да чего тамъ… старуха моя напилась! Вс гудимъ, какъ гудъ какой… все перезабыли! А Михайла её охаживаетъ, Марью-то… «Я этого дла такъ не оставлю… я спецеяльно!». И старуха заинтересовалась этимъ дломъ, - мигаетъ-мигаетъ снох-то, а сама браги подливаетъ… Гуся зажарили, былъ у меня одинъ гусь завтный, на племя-былъ его, а тутъ пустилъ, съ кашей поли. Потомъ, значитъ, свинина у меня ещё солилась… ужъ и лъ! Спать уходили въ холодную, подъ морозъ, - старухина примта такая… Дло житейское, скажу теб… жись! Михайла-то тожъ въ холодной зародился. И ей-то передъ нами обидно… будто чужая живетъ… пустая-то! Пять дёнъ отъ её не отходилъ! Сидятъ и глядятъ на глаза другъ дружк… Поглядлъ я на нихъ - вотъ она, жись-то! Живи и живи, работай, распостраняйся… Вдь, онъ у меня вола подыметъ! Вдь, Михайлу моего пять мужиковъ бить-былъ собирались лтошнiй годъ, изъ-за покосу вышло… раскидалъ! Дорогой человкъ для жизни, а, гляди, и не свидимся больше… Да, вотъ и подумаешь… Ну… - отмахнулся головой дядя Семёнъ отъ своей думы, - ну, и насосалъ онъ ей губы да щёки, - чисто калина ходила! Вонъ идётъ, на помин! Глянь, какая теперь! Бока-то распёрло - старуха не надивится, корову доить не даётъ, боится - не зашибла бы. Корень-то и завёлся въ дому.

Марья, невстка, возвращается съ полустанка: ходила на почту.

- Нту, чай?

- Нту.

- Стало быть, не надобна ты ему… вотъ что.