Суровые дни

- Чего - всё едино? - спросилъ чайникъ.

Мужикъ не отвтилъ.

- А что убиваютъ! - съ сердцемъ сказалъ приказчикъ, показавъ стиснутые зубы, и уставился на мужика тяжёлымъ, злымъ взглядомъ. - Всё ему не ндравится! Сынъ у меня въ альтилерiи, мортирнаго дивизiона… Пишетъ такъ, что… папаша, не безпокойтесь! А ему не ндравится! Всё е-ди-но! Чортъ непромытый…

- А ты чего оборачиваешь на себя, ну?! - выкрикнулъ мужикъ и стукнулъ кулакомъ объ столъ. И тоже уставился.

- Ты глотку-то дери, да не очень! Обълся… По водк скучаемъ.

- Ну… тоже и у него разстройство, - примирительно сказалъ чайникъ. - Сынъ у него въ плнъ попался.

Стало смеркаться. Часики простучали восемь. Мужикъ сталъ собираться. Собралъ въ карманъ баранки, ползъ за сапогъ, поискалъ. Опять сталъ вынимать баранки. Пошарилъ по карманамъ, вытащилъ тряпицу и сунулъ за сапогъ. Поглядлъ въ окошко - совсмъ загустились сумерки. Чайникъ засвтилъ лампу.

Съ рзкимъ свистомъ и гиканьемъ, подъ гармонью, - ихъ уже давно было слышно, - ввалилось четверо парней въ заломленныхъ картузахъ цвта пыли, съ пiонами на груди: поповы дочери надавали имъ на прощанье. Захарка рванулъ гармонью, вскинулся и пустилъ лихой дробью:

Анки-дранки-девирь-другъ-

Тиберъ-фаберъ-тиберъ-фукъ!

Грохнуло - и потонуло всё въ свист и ухань. Заходили чайники, задребезжали стёкла, запрыгалъ огонёкъ въ ламп, и самая лампа закачалась. Прыгали красныя лица, били ногами въ полъ.

- Жаръ-жаръ-жаръ-жаръ!.. - загремлъ, какъ въ трубу, Чугунъ. - Валяй, наши!

Втромъ несло отъ нихъ, безумнымъ разгуломъ. Схватилъ Захарка вязку баранокъ, кинулъ на шею, закрутился и разорвалъ. Полетли баранки подъ каблуки. И долго били ногами въ полъ, словно хотли проломить доски. И прыгали на груди отрёпанные, почернвшiе пiоны.

Вывалились на улицу.

Приказчикъ потрогалъ у груди, гд лежали деньги, и ушелъ. Мужикъ ещё посидлъ, погрызъ ногти, поглядлъ въ окошко - темно. И пошёлъ.

- А что жъ платить-то? - окликнулъ чайникъ.

Мужикъ остановился.

- Чего?

- Чего чего? А за чай…

Мужикъ поглядлъ къ мсту, гд сидлъ. Тамъ стояли блые чайники, маленькiй и большой, и не опрокинутая чашка.

- А я и не пилъ… - сказалъ онъ, будто удивился, что и въ самомъ дл не пилъ.

- Не пилъ! За заварку.

- За заварку… - раздумчиво повторилъ мужикъ и ползъ въ карманъ. Вынулъ помятый кошелёкъ и сталъ торопливо открывать, съ усилiемъ разжимая ногтями и прижавъ къ животу, даже перекосилъ ротъ и ощёрился. Насилу открылъ. Сталъ отдавать, встртился глазами съ чайникомъ, который какъ-то по-особенному приглядывался къ нему, и тутъ покривились и расползлись у него губы и задрожали. Вс морщинки на его лиц задрожали и обтянулись. Онъ потянулся черезъ прилавокъ, поглядлъ въ упоръ остановившимися пугающими глазами и пошепталъ выдыхами:

- Сына у мин… убили…

И все смотрлъ пугающими глазами на чайника.

- Вонъ что… - сказалъ тоже тихо чайникъ и тоже, будто, испугался.

- Убили… - повторилъ мужикъ, силясь собрать расползающiяся въ гримасу неслушающiяся губы. - Въ аньтилерiи былъ…

Не могъ больше говорить, только подкинулъ головой, словно хотлъ сказать: то-то и есть!

- Что жъ подлаешь! - вздохнулъ, подождавъ, чайникъ и сталъ постукивать о прилавокъ рёбрышкомъ пятака.

- Домой надоть… - морщась, какъ отъ боли, шепотомъ говорилъ мужикъ, - баб говорить надоть, а какъ говорить-то… Цльный день маюсь вотъ, не надумаю… жуть беретъ…

И опять сдлалъ головой - то-то и есть!

- А ты не сказывай.

- А какъ? - не понялъ мужикъ и растерянно посмотрлъ, кривя ротъ.

- Ну… сразу-то, а тамъ… глядя какъ.

- Значитъ, не сказывать… да-да… - соображалъ мужикъ, уходя въ себя.

- А тамъ, помаленьку и…

- Товарищъ его далъ знать… на почт выдали, прочитали… - ползъ мужикъ за сапогъ и вынулъ тряпку. Хотлъ развернуть, подержалъ и опять сунулъ. - какое дло…

И опять сдлалъ головой.

Постоялъ, пошевеливая баранки на прилавк. Потомъ досталъ кошелёкъ и опять, натуживаясь и запуская ногти въ щёлки запора, сталъ открывать. Вынулъ семь копеекъ и положилъ на прилавокъ.

- Это чего? - спросилъ чайникъ.

- А за заварку…

- Вдь отдалъ!

Мужикъ забралъ деньги и пошёлъ, какъ сонный. Вышелъ на улицу, постоялъ, посмотрлъ на освщенныя окошки чайной и пошёлъ. У конца деревни попались парни. Они шли по дорог, не разбирая лужъ, шлёпали и кричали псню. Далеко отошёлъ мужикъ отъ деревни, а всё доносило крикъ. Въ темномъ пол мужикъ остановился. Были звзды, но въ пол было темно; чуть, приглядться если, свтлли доспвающiе хлба; темнли крестцы зажинокъ.

- Что жъ теперь? - спросилъ онъ тёмное поле.

По большой луж, въ которой отражались звзды, мужикъ призналъ, что стоитъ у сворота на просёлокъ въ Матвево. Поглядлъ туда и пошёлъ, не разбирая дороги, изъ колеи въ лужу и опять въ колею, толчками.

ПРАВДА ДЯДИ СЕМЕНА