Суровые дни. Книга 1

Мир в горестях изнемог; несчастный плачет народ;
Тиран на него налег, и все нестерпимей гнет.
На сердце мира — ожог, а пламя все жарче жжет,
И тем лишь, кто был пророк, стоит еще небосвод,
Забавой тешится рок, покуда не рухнет свет!

Я нищ и, ничтожен сам, и годы провел я зря;

Я верю лишь небесам, с надеждой, на них смотря.
Но мысли бурным волнам я предан — где якоря?
Подобен Фраги пловцам, плывущим через моря!
Кому я руку подам? Предела пучинам нет!

Стихи были написаны, и поэту показалось, что сердцу стало немного легче. Свою боль он разделил с другими людьми, которым еще предстояло прочесть эти строки. Примут ли они эту боль? Поймут ли?

Поэт убрал бумагу и калам, сложив их аккуратно на полку. Взял толстую книгу. Арабской вязью на обложке было выведено: «Шахнамэ». На полке стояло много других книг. Поэт бегло просмотрел некоторые из них, потом снова взял «Шахнамэ» и отложил ее в сторону, отдельно от остальных.

Задумался. Нет, люди поймут его. Ибо его муки, заботы и мечты — это их мечты, заботы и муки.

Сейчас как никогда он ощущал себя частицей народа.

После вечернего намаза Махтумкули снова зашел к своим соотечественникам. В темной комнате лежал только один Анна, остальные были еще заняты работой.

Поэт зажег лампу, взял кувшин и отправился кипятить во дворе чай. К костру подсел парень с черными как смоль усами на бледном от усталости лице. Поглаживая усы и глядя в огонь немигающими глазами, он рассказал, как целый день рубили в лесу дрова, корчевали пни…

Вскоре подошли и остальные. За чаем завязалась беседа. Махтумкули рассказал о приглашении хакима Астрабада. Сообщение было воспринято по-разному, но все сошлись на одном: добра от этого ждать нечего.

Черноусый сказал:

— Конечно, если вызывают, ехать придется. Только вы не слушайте советов Тачбахш-хана — это подлец из подлецов. Что касается меня, то я никогда не доверился бы кизылбашу.

— Не все кизылбаши одинаковы, сынок, — возразил ему Махтумкули. — Вот по соседству с вами трудится Махмуд-уста. Разве он не такой обездоленный, как все бедняки? Разве он не проклинает свою жестокую судьбу? Он совсем не похож на лукавого Тачбахш-хана.

Черноусый недоверчиво покачал головой.

Помолчав, Махтумкули заговорил снова:

— Понятно, в Астрабад зовут не в гости. Но, как говорится, с голого и семерым халата не снять. Расскажу хакиму все, что думаю, а потом пусть делает со мной, что хочет.

— О нас тоже не забывайте, Махтумкули-ага! — сказал Анна. — Пока вы здесь, с нами обращаются по-чело-вечески, но завтра, наверное, снова начнутся наши мучения… Сделайте что-нибудь для нас, Махтумкули-ага!

На него напустились:

— Пяхей, как мальчишка разговариваешь!

— Что может сделать Махтумкули-ага?

— Войско, что ли, пришлет, чтобы тебя освободить?

— В нашей участи нам никто не поможет!

— Как знать, — сказал Махтумкули. — Человеку неведомо, откуда подует завтра ветер судьбы.

— Ай, никто не видел конца света! — черноусый парень тряхнул головой и взял дутар. — Отведем душу?

Махтумкули одобрительно улыбнулся.

— Верно, сынок! Начинай, а мы поможем!

Закатив рукав, парень настроил дутар, цепко взялся за гриф, ударил по шелковым струнам. Тихий стон пролетел по комнате. За ним — второй, третий… Стонали маленькие души убитых детей, стонали обесчещенные девушки, стонали седобородые старцы, перебирая сухими пальцами черные четки пролетевших как вздох дней. Сама земля исходила стоном. Звуки лились потоком, и темнота ночи жадно глотала их.

Но вот дутарист сильнее ударил по струнам. И уже не стоном, а глухим рокотом гнева зазвучал дутар. В сердцах слушателей его звуки отзывались то тревогой, то радостью близкой победы. Слышался им боевой зов сурная, топот копыт, звон сабельной стали. И загорелись глаза людей, распрямились согнутые усталостью спины, руки сжимались в кулаки.

Дутар умолк. Но долго еще в комнате витали грозные звуки, а люди молчали, думая каждый о своем.

— Хорошо играешь, сынок, — сказал Махтумкули. — Дай-ка и я помогу тебе!

Он подкрутил колышки, перестраивая инструмент. Тонкие пальцы чутко коснулись струн — и вот уже зажурчал серебристый говорок ручья, щелкнул соловей, прислушался и еще раз щелкнул. С кувшином на плече подошла к ручью прекрасная девушка и остановилась: она ждет возлюбленного. Ее руки нетерпеливо перебирают складки платья, в глазах ее — обещание райского блаженства. А вот и юноша — он бежит, он спешит на свидание, крылья вырастают за его спиной! Увидели они друг друга — и все тише поет дутар, — не мешайте влюбленным…

Лица слушателей просветлели, губы их улыбаются, грудь дышит легко. Кажется» даже в тесной комнатушке стало просторней.