Суровые дни

— Я тоже уеду! — не сдержавшись, крикнул Вадим.

— Оставайтесь. Большевики вам ничего не сделают. Инженеры нужны любому правительству. Тем более вашей профессии.

— А как я встречусь с Таганцевым?

Ольшванг улыбнулся:

— Пусть вас это теперь не волнует.

— А Сергей Пылаев?

— Неизвестно, жив ли он… Ну, а если старый соперник появится, просите прощенья!

Ольшванг встал. Разговор был окончен.

Вадим вскочил и, забыв, что они не одни, схватил его за плечо:

— Вы обещали устроить меня на завод вашей фирмы. В Америке! Я готов занять любую должность. Возьмите меня с собой.

— Вы больше пользы принесете здесь. Считайте по-прежнему себя на нашей службе. Понятно? — Ольшванг стряхнул руку Вадима со своего плеча. — Желаю удачи! — И быстро пошел к выходу.

Вадим стоял, бессмысленно глядя перед собой, опустошенный и растерянный. Он был готов расплакаться, как ребенок, которому обещали подарить красивую игрушку, дразнили ею, а потом она исчезла. Вадиму казалось: вокруг никого нет, он один в страшной пустоте.

А в чайной действительно стало тихо, и только чей-то голос возбужденно рассказывал, как недалеко от чайной только что нашли убитого. Потом все зашумели, задавая вопросы. Вадим очнулся от забытья и невольно прислушался. Он подошел ближе. И тут как раз громко прозвучали страшные слова:

— Старый инженер с завода.

Старый инженер! Вадима сорвало с места. Он растолкал стоящих впереди и увидел того, кто это рассказывал, — щупленького человечка с непомерно большим носом, похожим на картонные раскрашенные носы, что привязывают ряженые.

— Какой старый инженер? — Вадим схватил этого человека.

— Ты что, сдурел?! Пусти! — возмутился тот, пытаясь освободиться.

— Какой старый инженер? — переспросил Вадим, не разжимая рук, и, еще не услыхав ответа, почувствовал страх, сжавший холодным обручем сердце.

— Его дочка в больнице служит доктором.

Как Вадим очутился на улице и как бежал к месту убийства, он не помнил. Там еще стояла кучка любопытных. Но тело Ростислава Леонидовича уже увезли. Вадим заметил на земле темные пятна. Кровь! Она капельками алела и на рассеченной губе Альберта Ричардовича.

И сразу, казалось без всякой связи с происшедшим, припомнился во всех подробностях разговор с Ольшвангом. В памяти зазвучала сказанная им фраза: «Пусть вас это теперь не волнует». Ноги у Вадима обмякли, тело покрылось испариной. Еще немного, и он бы опустился на то же место, где недавно лежал Ростислав Леонидович.

Военный, рассказывавший в Вятке Сергею о случайной встрече с его отцом, не ошибся.

Полк Прохора Пылаева, входивший в 29-ю дивизию, действительно находился на правом фланге Третьей армии. Да, той самой Третьей армии, которая полгода назад, по твердому убеждению белого командования, навсегда перестала существовать. А она не только по-прежнему числилась в списках Красной Армии, но стала сильней, чем зимой 1918 года.

Успешные удары по белогвардейцам, начатые Фрунзе у Бугуруслана, переросли в мощное наступление по всему восточному фронту. В нем активно действовала и 29-я дивизия. В ее составе было немало потомственных пролетариев — литейщиков, горняков, шахтеров, сталеваров, горновых и токарей с уральских заводов, рудников, фабрик и шахт, людей, имевших особые счеты с колчаковцами. Надо было сполна рассчитаться за дружков-товарищей, оставшихся лежать в холодных уральских снегах, и за тех, кого замучили в белогвардейских застенках.

Прохор Пылаев дважды успел побывать за это время в госпитале. Первый раз — с легким ранением. А во второй раз он пролежал на больничной койке около месяца. Накануне выписки из госпиталя Прохор узнал радостную весть: части Третьей армии, перемолов под Глазовом отборные пепеляевские полки и преследуя их, вступили в пределы Пермской губернии!

Возвращаясь из госпиталя в полк, Прохор Пылаев решил воспользоваться случаем и побывать в штабе армии. Армия наступала, и во всех отделах, куда заходил Прохор, царило особенно приподнятое, возбужденное настроение. И еще радостнее становилось на сердце, когда видел Прохор в глазах у тех, от кого зависела судьба армии, а следовательно и судьба самого Прохора и тысяч других людей, находящихся под их командованием, твердую и непоколебимую уверенность — Колчак обречен!

Последним, у кого побывал Прохор, был начальник политотдела армии товарищ Лепа, профессионал-подпольщик, старый большевик, назначенный на эту должность Центральным Комитетом партии.

По-товарищески беседуя с Прохором, как большевик с большевиком, начальник политотдела обрадовал его еще больше: почетная задача освобождения Перми доверена 29-й дивизии.

— Понимаешь, Пылаев, такое дело быстро не делается. Понадобится много усилий, и крови трудовой прольется немало, — слегка заикаясь, говорил начальник политотдела. — В Третью армию за последние полтора месяца влилось около тридцати тысяч новых бойцов. Все молодые ребята. Надо, чтобы каждый твердо зналл: не от кого-нибудь, а лишь от него зависит — выполнит дивизия задачу или оскандалится.