Суровые времена

Света теперь мало, центр битвы сместился. Старикан наш черен, словно сердце самой ночи. Думаешь, зоркости смертного хватит, чтобы заметить, как он снует меж мертвецов? Куда это он? К дохлому коню Тенекрута?

Кто бы мог подумать… Да он с ума сошел!

И эта ползучая тьма тоже направляется туда. Видал? Как глаза вспыхнули красным в зареве городских пожаров… Нет, каков дурень, ему бы прочь бежать, а он… Плохо может обернуться такое упрямство.

Вот черный человечек пропал. Остановился. Значит, услыхал-таки… И снова побежал к мертвому жеребцу. Копье свое хочет забрать! Может, такое безумство и имеет смысл. Он над этим копьем здорово потрудился.

Вот снова встал, и глаза небось выпучил, принюхавшись к ночи и ощутив почти забытый запах. И в тот же миг убийственная тьма почуяла его.

Победный рев пантеры заставил замереть все сердца на равнине. И тьма помчалась – быстрее, быстрее…

Черный человечек схватил свое копье и побежал к стене. Успеет ли? Унесут ли старые, кривые ноги от нагоняющей смерти?

Она огромна. И похоже, довольна ходом событий.

Вот человечек ухватился за веревку. Однако до безопасного места ему еще восемьдесят футов… А он стар и запыхался. Вот закрутило его, но координация у старикана отличная. Навершье копья выставилось вперед одновременно с прыжком чудовища. Тварь извернулась в воздухе, пытаясь избежать убийственного острия, однако копье, пронзив ее морду, вышло за левым ухом. Чудовище взревело. Зеленый пар повалил из раны. Тварь утратила всякий интерес к старику, и тот начал свой долгий подъем на стену, закинув причудливо украшенное копье за спину.

Никто не заметил этого. Бой продолжался повсюду.

Глава 39

Похоже, южане просто-напросто зажмурились и сунули голову в улей.

Что? – Почему это «неохота»? Идем поглядим. Забавно.

Всюду, куда хватает глаз, южане отступают. Где – бегом, где – просто ускользая в тень, пока смерть не настигла.

Глянь! Вражий царь, Тенекрут, в полном здравии, только охромевший, ни на что не обращает внимания, кроме этих сияющих багрянцем образин, пришедших с холмов пожрать его!

А Могаба… Глядите на него, гения тактики! Взирайте на совершенного воина, воспользовавшегося всеми до единого слабыми местами противника – после того, как не осталось шансов воплотить дьявольский замысел, определявший его деяния с вечера! Видишь? Ни единый южанин, сколь великим ни числился бы, не решается приблизиться к нему. Величайшие из тенеземских героев становятся зелеными юнцами, стоит лишь самому Могабе выступить вперед!

Да он – больше самой жизни, этот Могаба… Он – средоточие общего триумфа в самим собою придуманной саге!

* * *

Что-то такое покинуло южан.

Они жаждали победы. Они понимали, что другого выбора нет, так как меньшего их повелитель, Тенекрут, не потерпит. Он отличается завидным отсутствием понимания в случае неудач. Его подданные натвердо закрепились в городе. Чего еще надо, кроме малой толики упорства?

Однако они бегут.

Что-то такое нашло на них и мигом убедило, что оставшиеся в Дежагоре не смогут спасти даже душ своих.

Глава 40

– Мурген, ты в порядке?

Я встряхнул головой. Чувствовал себя, точно мальчишка, раз двадцать крутанувшийся на пятке – специально, чтобы закружилась голова перед тем, как влезть в какое-нибудь дурацкое состязание.

Я стоял в переулке. На меня с весьма озабоченным видом взирал коротыш Гоблин.

– В полном, – отвечал я. И тут же опустился на колени, упершись руками в стены, чтобы те не кружились больше. И повторил:

– В полном порядке.

– Ну да, еще бы. Шандал, присмотри за этим уродом. Будет рваться в бой – оглуши. А то что-то он сострадателен к ближним стал…

Я старался не давать воли своему «я». Может, я и вправду был слишком мягок. А мир весьма неласков к задумчивым и вежливым…

Мир тем часом замедлял кружение, и вскоре мне уже не нужно было удерживать стены.

Позади вспыхнула потасовка. Кто-то гнусаво и тягуче выругался. Другой зарычал:

– Ш-шустрый, однако…

– Эй-эй-эй! – закричал я. – Оставьте его! Пусть подойдет сюда!

Шандал не стал бить меня по голове или возражать. Ко мне, потирая правую щеку, подошел низкорослый, плотный нюень бао, что провожал меня в укрытие к Кы Даму. Казалось, он был крайне изумлен тем, что кто-то посмел тронуть его. И его «я» тут же было уязвлено еще раз: он заговорил со мной на нюень бао, а я отвечал:

– Прости, старина, моя твоя не понимай. Говори уж по-таглиански или по-грогорски. – И, по-грогорски же, спросил:

– Что стряслось?

Грогорский – родной язык моей бабки по матери. Именно в Грогоре дед ее украл. Я на нем знал слов двадцать; ровно на двадцать больше кого угодно на семь тысяч миль вокруг. – Глашатай прислал меня отвести тебя туда, где напавшие более уязвимы. Мы внимательно следим и знаем.

– Спасибо. Воспользуемся. Веди. Сменив язык, я заметил:

– Надо же, как эти ребята обучаются языкам, когда им чего-нибудь надо!

Шандал хрюкнул.