Суровый берег

Эти три дня он ждал Комарова (докторша сказала ему о посланной записке), в бреду называл фамилии бойцов своей роты, далекие, забытые имена детства. Но время от времени, когда боль немного утихала, он приподнимал голову и с надеждой смотрел на дверь.

Появление Комарова и Степанченко дало ему силы на лишних полдня. Он расспрашивал о роте, радовался, что просека близилась к концу, что генерал прислал подмогу, потом опять забывался и уже многое путал. Он даже не сумел рассказать ничего о себе, что-то говорил про палатку, затем возвращался к временам детства. Не сказал он ничего и о мальчике, только временами называл его имя, видимо забывая, что так ничего и не сообщил Комарову. Говорить ему уже было тяжело.

В комнате становилось все темней и темней, сумерки заполняли углы, лишь возле окна, где стояла койка Рахимбекова, еще было достаточно светло. Неожиданно он перестал бормотать, поднял веки и сказал раздельно и внятно:

— Видишь, не получается… Скоро умру… Боря большой будет. Она очень хорошая, она настоящая. А я уже не увижу…

Степанченко беспокойно привстал, но Комаров сделал ему знак рукой, и тот снова сел на место.

— Будешь жить, Асаф. Куда тебе торопиться? Мы еще после войны с тобой гидростанцию строить поедем… — Он отвернулся и не мог продолжать.

Рахимбеков повернул голову. Черные глаза его были ясны и печальны.

— Спасибо, Николай Петрович. Спасибо и тебе, Степанченко. Всей роте спасибо… Я уже знаю. Понимаешь! Только у меня теперь две просьбы…

Он говорил негромко, с заметным усилием. Щеки его порозовели, из груди вырывался легкий хрип.

— Спой, Степанченко, немного. Один раз бойцы пели, когда я вернулся. Такая простая песня.

Степанченко забеспокоился, посмотрел на Комарова, а затем, придерживая рукой свои большие казацкие усы, высоко и резко, как поют в деревне, затянул неизвестно где подхваченную красноармейцами песню:

В одном прекрасном месте
На берегу реки
Стоял красивый домик,
В нем жили рыбаки…

Голоса у Степанченко не было, обычно он только подтягивал, и то отдельные слова, но сейчас он старался петь, как умел.

Отвернув лицо к окну, Рахимбеков глядел на затянутые морозными узорами стекла, окрашенные последним закатным светом.

Степанченко кончил песню. На минуту стало тихо, а потом Рахимбеков опустил голову на подушку и чуть слышно сказал:

— Солнце заходит на одну ночь и утром опять поднимается… Человек уже не поднимается… Очень трудно умирать. Понимаешь!..

Комаров молча погладил его руку, лежавшую поверх одеяла. Что он мог сказать?

— Видишь, — зашептал вдруг Асаф все быстрее и быстрее, словно торопился высказаться, — мне часто снился сон, что стою я на высоком, очень высоком камне, а внизу темно, а потом оттуда свет, и все становится видно далеко, до самого края неба, и что идет туда много людей, и мне хочется итти с ними. А потом я просыпался среди своих камней, было очень холодно, и я весь день стучал молотком и думал о своем сне. Я всегда был один… Потом ты показал мне жизнь. Понимаешь!.. Разве плохо ее любить?

Он беспокойно зашевелил руками, словно хотел приподняться. Затем, отказавшись от бесплодных усилий, продолжал еще тише и торопливей:

— Слушай… Я очень хотел много сделать на войне. И очень старался защищать Ленинград. А когда будет наша победа, хотел получить орден и поехать по своим местам. Может быть, жив еще кто-нибудь, у кого я просил штаны и папаху, чтобы сходить на праздник…

Голос его теперь был еле слышен. Дыхание становилось затрудненным и прерывистым. Несколько раз он тревожно искал пальцами руку Комарова, словно желая убедиться, тут ли друг. Голову он уже повернуть не мог.

— Доктора, — шопотом приказал Комаров сержанту. — Быстро!

— Роте отдай мои личные вещи… — продолжал говорить Рахимбеков. — Пусть возьмут кто что хочет. Понимаешь… Тебе пускай часы. Там надпись есть. Сыну будут… — Он вдруг вспомнил всё, встрепенулся, судорожно ухватился за одеяло, хотел привстать, утешить друга и, не в силах преодолеть новый приступ боли, скорчился и потерял сознание.

Больше оно уже не возвращалось к нему. Через час он умер.

А немного позже Комарова остановил Степанченко, ходивший проведать машины. Сержант дрожал от неожиданности и возбуждения и сказал, что столкнулся на берегу с тем самым большелицым, который ранил Рахимбекова. Это известный спекулянт, и его уже здесь приметили. Сейчас он спешил на озеро.

Комаров кинулся по указанному направлению. После метели ночь была морозная, ясная, отсвечивал снег, и капитан действительно разглядел вдалеке темную удалявшуюся фигуру. Отметины ног на расчищенной дороге указывали, что человек хромал. Виден был неровный, вихляющий след, тянувшийся к островку.

Глава восьмая